Но эти картины были для него загадкой, ибо не походили ни на одно из полотен, которые ему довелось увидеть во время путешествия по Италии. Возможно, такому восприятию способствовала непривычная обстановка, в которой он находился. Он был один, не считая служанки, в этом странном пустом доме, где никто, по-видимому, его не ждал. Он уже начал сожалеть о том, что так и не сказал Мэй Велланд о приглашении, которое получил от графини Оленской. А что, если его невеста решит проведать свою кузину? Что она подумала бы, увидев его сидящим в интимном полумраке у домашнего очага другой женщины?

Но раз уж он пришел, то нужно ждать. Ачер поглубже уселся в кресло и вытянул ноги поближе к огню.

В высшей степени странно: приглашает человека таким повелительным тоном и забывает о том, что сама назначила встречу! Если бы Ачера не одолевало любопытство, он был бы, пожалуй, уязвлен. Но сама атмосфера, царившая в этой комнате, была настолько необычайной, что в нем проснулся дух авантюризма; ему хотелось узнать, что произойдет дальше, и когда на фоне этих декораций начнет разворачиваться действие. Ему и раньше приходилось бывать в гостиных с персидскими коврами и итальянскими картинами на стенах; но его поразило то, что обшарпанный дом Медоры Мэнсон, с жалким палисадничком за окнами, засеянным пампасовой травой, и статуэтками пастушек на каминной полке, одним мановением руки был преображен в такое вот уютное гнездышко (с иностранным налетом). Потребовалось лишь со вкусом подобрать несколько предметов обстановки и разместить их так, чтобы в комнате создалась романтическая и даже сентиментальная атмосфера. Ачер силился понять, в чем тут секрет, и находил разгадку этой тайны в особом расположении стульев и столов; в том, что в высокой вазе, стоявшей на столике, рядом с его локтем, красовалось всего две красных розы (а не дюжина, как это было принято здесь, в Нью-Йорке); в слабом аромате, не духов, которыми стремятся надушить носовые платки, а той сладкой смеси запахов, что витает над восточными базарами (в ней можно было различить запах турецкого кофе, амбры и засушенных роз).

Ачер задался вопросом, как бы Мэй Велланд украсила свою гостиную. Он знал, что мистер Велланд, во всем стремившийся находить красоту, уже успел присмотреть для них недавно выстроенный дом на Тридцать девятой улице в восточном районе города. Поблизости практически не было других домов, что позволило строителям «развернуться» и возвести особняк из светлого желто-зеленого камня, который молодые архитекторы начали использовать в знак протеста против преобладания в нью-йоркских застройках коричневого камня, напоминавшего замороженный шоколадный соус.

Что касается Ачера, то он с удовольствие отложил бы решение жилищного вопроса: ему хотелось попутешествовать вдвоем с Мэй. Но хотя Велланды и одобрили идею продолжительного свадебного путешествия (почему бы не растянуть «медовый месяц» на полгода? Можно было бы даже провести всю зиму в Египте…), все же они были тверды в своем намерении подготовить «уютное гнездышко» к возвращению молодых. Ачер чувствовал, что его судьба уже предрешена: всю оставшуюся часть своей жизни он будет подниматься по желтовато-зеленой каменной лестнице, держась за чугунные перила; потом он будет проходить роскошный вестибюль и попадать в холл, обитый лакированными деревянными панелями. Но на пороге холла его воображение замирало. Ему не хватало фантазии, чтобы представить себе, как Мэй обставит гостиную наверху, хотя он предполагал, что из ее окон будет виден залив.

Похоже, сама Мэй склонялась к тому, чтобы обставить гостиную также, как это сделали ее родители: то есть обить стены пурпурным и желтым сатином, расставить мебель стиля «буль» и позолоченные горки с фарфоровыми сервизами. Он и не ожидал, что Мэй захочет как-нибудь иначе украсить свой дом; он лишь надеялся, что она позволит ему обставить библиотеку по собственному усмотрению, – пожалуй, он предпочел бы настоящую истлейкскую мебель и простые книжные полки без стеклянных дверок.