Вслед за озарением о последней пещере, к Алексею вернулась память прошлых лет. Несколько недель спустя на станцию прибыла потерпевшая катастрофу миссия с тяжело раненными на борту. Требовалось срочно освободить палаты в больнице, и новый лечащий врач Алексея, не видя причин держать вполне адекватного человека на стационаре, выписал его с условием постоянного наблюдения. Так на долгие месяцы Алексей оказался предоставлен сам себе. Стация хоть и была инженерным шедевром, но все-таки быстро опостылела. Досуг Алексей коротал в общении со космонавтами, которые прилетали на побывку. Как-то, разговорившись с командиром корабля, готовящегося к отлету, он высказал нестерпимое желание убраться со станции, где он чувствовал себя бесполезным. Совпало, что командиру понадобился скалолаз его квалификации, имевший опыт полетов в далекий космос. Так Алексей, не спросив разрешения космического агентства, почти нелегально покинул околоземную орбиту.

Шеварднадзе вернулся на орбитальную стацию только через полгода. С доктора не сняли воинской повинности, поэтому космическое агентство послало его в экспедицию на спутник газовой планеты, оборачивавшейся вокруг красного гиганта в десятках световых годах от Земли. Там его нашла смерть. Катер, на котором плыл Шеварднадзе, по невыясненным причинам затонул в метановом море. Ни судна, ни тел отыскать не удалось.

Среди файлов, в хранилище доктора на сервере корабля, было найдено письмо. Его прислал Алексей незадолго до отлета в новую исследовательскую миссию.

«Давид,

Война вернулась в мою душу. Ужас, что мы пережили перечеркнул прежнюю жизнь. Небывалая сила впечатлений велика, и дыру от вырванного клока из сердец, увы, не затянуть никогда. Годы до войны теперь иллюзорны, точно мой опыт в яме.

Знаешь, у меня родился образ: пришельцы разбили в куски улей, в котором мы жили, и нам не осталось выбора, кроме как разлететься по свету. Как раненные, оставляя кровавый шлейф, мы ползем, потому что пока движешься, ты живой. Хотя… не буду о том, что и так известно любому.

Вначале я обрадовался командировке на далекую планету. Ничего подобного я прежде видел, и это здорово отвлекло от горестных переживаний. Все происходило чуть ли не на бегу, никакой подготовки. За пару дней разведали местность, нашли координаты ямы из баз данных пришельцев, затем на следующее утро нам выдали снаряжение и «С богом, ребята!». Удивительно, но никто не возражал против действий вслепую. Авантюра вернула ощущение причастности к великому делу. А смерть? После миллиардов убитых наше поколение примерилось со собственной смертью.

Буквально через сутки в яме под действием аномалий отказала электроника, но мы не думали повернуть обратно. Больший риск добавлял остроты, как новый вызов. Так мы оказались в полной темноте без фонарей и ночных визиров, а свет над нами был настолько тусклым, что лунные ночи могут показаться ослепительными. В подобных условиях невозможно ориентироваться, тело начинает работать исключительно на инстинктах. Вскоре время перестало для нас существовать. Постоянный риск становится рутиной, мозг приспосабливается к нагрузкам и начинает действовать самостоятельно, но высвобожденный разум принимается зарываться в переживания, которые были упрятаны в самый дальний угол души. Чем больше я гнал мысли, тем глубже меня затягивало в ад моей войны. Говорю «моя» потому, что жизнь «моя» и смерть тоже, если бы она наступила. Умри я, исчезло бы все – война, пришельцы… Мой отец был физиком-теоретиком, очень умным человеком. Как-то он рассказывал про тонкие материи Вселенной. Я был непоседлив и плохо вникал, помню лишь одну фразу: «Наблюдая за системой, наблюдатель взаимодействует с ней. Реальность зависит от воспринимающего сознания».