И я просыпаюсь.

***

Мы проспали до обеда, я и Дэни. Обычно на каникулах нас будила мама, расталкивала часов в девять, чтобы мы «не отлеживали бока», как она говорила, а больше помогали ей по дому, пока не заняты школой и домашними заданиями. Но сегодня нас никто не разбудил. Электронный будильник показывал 12:00. В животе урчало. Весь наш ужин прошлым вечером состоял только из чая и печенья. Мы наспех умылись и спустились вниз, аккуратно, глядя под ноги, не так, как вчера. На кухне слышались голоса. Хотелось верить, что это беседовали мама с дедушкой, и он по-доброму отчитывал ее за то, что она не привезла нам именинный двенадцатислойный торт на День ангела. Но голоса слышались мужские, один и вправду дедушкин, а другой хрипловатый такой, будто прокуренный.

В нашем доме действовало правило (среди многих прочих), что, когда разговаривают взрослые, нам нельзя вмешиваться, совать свой нос и влезать с комментариями. Но мы нарушили уже несколько более весомых правил вчера, поэтому пошли на звук голосов и открыли кухонные двери.

Дедушка, увидев нас, кивком подозвал к себе, и мы встали рядом. За столом сидел высокий темнокожий мужчина в синей униформе. Полицейский. Он что-то писал мелким убористым почерком на листе бумаги перед собой. Слева от него лежала коричневая папка и черная рация с антенной.

– Проверим факты еще раз, чтобы наверняка, – просипел он и послюнявил кончик карандаша.

Дед кивнул.

– Ваша дочь Александра, тридцати двух лет, проживает в Промышленном округе, приехала к вам с двумя сыновьями, – тут полицейский сделал паузу и покосился на нас, – одиннадцатого августа в шесть часов вечера. Утром следующего дня, а точнее в семь часов тридцать минут, она на личном автомобиле марки Фольксваген Жук уехала в центр, цитирую, «завершить дела по работе», а потом забрать торт для детей из кондитерской на пятой улице. Пока все верно?

Дед кивнул.

– Ваша дочь пообещала вернуться в четыре часа дня, не вернулась.

Дед кивнул.

– Вы звонили на ее рабочее место? – Мужчина следил за движением ручки в собственной кисти, и лишь изредка поднимал взгляд из-под козырька.

– Она сиделка по найму, в больницу приходит запрос, и ее посылают к больному на дом.

– Вы созванивались с больницей?

– Там ее не видели, но они сказали, что не владеют ее точным расписанием. Больные могут менять время посещений.

Голос деда по-прежнему звучал твердо и уверенно, но было едва заметно, как подрагивают его руки в карманах джинс. Вопрос – ответ. Вопрос – ответ. Мы почти синхронно поворачивали головы, чтобы смотреть то на одного, то на другого говорящего, словно бы они словами играли в теннис, а мы были болельщиками на стадионе.

– Вы звонили ее больным?

Дед помотал головой.

– Я не знаю номеров. В больнице мне их не дали – личная информация.

Полицейский вздохнул и снова стал что-то записывать и обводить.

– С кондитерской созванивались?

– Звонил, но вечером было уже закрыто.

Полицейский снял фуражку, почесал затылок и пробормотал себе под нос слово «кондитерская», потом снова что-то записал.

– Мой вопрос может показаться неудобным, сэр, но я обязан спросить, – полицейский прочистил горло. – Почему вы так уверены, что ваша дочь просто не уехала, скажем, к своим друзьям или к мужчине?

Внутри меня все закипело, до этого момента я будто бы и не осознавал реальность происходящего, не воспринимал всерьез. Я больше не мог молча наблюдать за этими взрослыми беседами, слова полицейского пробудили во мне такую злость, что она вылилась наружу криком: «Мама бы никогда…». Фразу я не закончил. Мой порыв, как ушат ледяной воды, остудила дедушкина рука, опустившаяся мне на плечо.