Ты понимаешь, что живешь в маленьком городе, когда все знают тебя еще до того момента, как лично с тобой познакомятся. Деда и так знали все. Он тушил пожары всю свою жизнь, а почти в каждом доме в городке что-нибудь хоть раз да горело. А теперь все знали еще и нас. Мы больше не были обычными мальчишками, сорванцами, приезжавшими погостить. Мы стали теми, о ком шептались прохожие, кого жалели, качая головой, или с высоты осуждали, потому что, как говорят, «яблочко от яблони недалеко падает». Но нам было не до чужих разговоров.

За день до последнего слушания дед усадил нас всех вместе за стол на кухне и разлил по чашкам чай. Пахло розой. Дед часто засушивал цветки из своего сада и раскладывал по тряпичным мешочкам, чтобы потом заваривать чай. Несколько минут мы сидели в полной тишине, а потом он произнес то, что внутренне мы, кажется, уже знали, просто не озвучивали.

– Мама не пропала… Полиция провела расследование… И…

– Ее убили. – Слова сорвались с губ как-то сами собой, я не думал, что смогу вынести еще одну длинную паузу.

– Ее убили, – глухо повторил дед.

Семь. В моей кружке плавало семь крошечных темно-розовых бутонов и два зеленых листочка. Пять тридцать. Время на часах замерло. Секундная стрелка силилась бежать вперед, но продолжала стоять на месте. Батарейка села. Нужно завтра купить и поменять. Одна пальчиковая батарейка.

Я украдкой взглянул на Дэни. Он сидел ровно, словно кол проглотил, и так сильно сжимал край столешницы, что побелели пальцы. Нижняя губа тряслась, и он полностью ее закусил и так и остался сидеть только с верхней губой.

– Полиция установила, что это сделал, – дед глубоко вздохнул, набирая в легкие и воздуха, и решимости, – Леонард. Он сознался.

Леонард. При первом звуке имени Дэни сорвался с места и убежал вверх по лестнице в свою комнату. А я остался считать квадратики на клеенчатой скатерти. Леонард. Так звали нашего отца. Меня назвали в его честь, даже не знаю, почему. Но даже, когда мама злилась, она всегда звала меня Лео. Никто и никогда не звал меня Леонардом. Но я прекрасно знал, откуда мне досталось мое имя. Леонард. С этой самой минуты дед всегда звал его только так, больше он ни разу не произнес слова «ваш отец» или «папа».

Я не вникал в детали дела, точнее очень хотел в них вникнуть, но дед сделал все возможное, чтобы до нас не дошла никакая лишняя информация. Я знал только факты. Знал, что мама мертва. А наш отец, мой отец – убийца.

***

До этого дня мы были на похоронах лишь однажды, когда умерла бабушка Роза.

Она умерла во вторник. Похороны назначили на субботу. Всю неделю лил страшный дождь, на улицу и носа нельзя было высунуть, а в субботу погода вдруг неожиданно прояснилась назло всем синоптикам и их прогнозам. Мы тогда еще не понимали смысла случившейся трагедии, помню только, что бегали по дому в накрахмаленных белых рубашках и черных костюмчиках. Ткань жутко кололась, руки и ноги чесались, но мама запретила нам их снимать. Мы не понимали, почему нельзя выйти попинать мяч или поехать на карнавал в центре города.

Пели птицы. Цвела сирень. Но в доме, кроме нас, больше никто не смеялся. Сейчас я уже не понимаю, почему мы тогда ничего не понимали. Наверное, в шесть лет это нормально, никто ничего не понимает. Мы видели, что мама украдкой плакала, но скрывать слезы получалось плохо. У нее опухли глаза, и покраснел нос. Вместо привычных джинс на ней было длинное черное платье. Но для нас точно так же вертелась земля, дул ветер и шелестели листья, на рынке так же продавали сахарную вату и замороженный сладкий сок на палочке, но на этой привычной вертящейся, полной чудес земле, больше не жила бабушка Роза.