– Если ты попадешь в мой мир, – сказал Зергер – то я, так уж и быть, не стану уничтожать такого проходимца.

– А ты мне что дашь? – спросил Гониденек, глядя нахальными глазами на Сокола Авужгу.

– Да я уж не знаю… мне все равно… дам что есть…

– А что у тебя есть-то? – поинтересовался подозрительный Гониденек.

Зергер повертел мешком.

– Товарищ может дать тебе по шее. Причем неоднократно.

– Пошею? Ого! А это что? Что-нибудь мягонькое или, наоборот, вкусненькое? Что такое пошея? – пристал Гониденек к Соколу.

– Не беспокойся, Соколавушка тебе покажет – успопоил его Ведя. – Как только у него будет. Ну, что ж, товарищи, тогда пойдем.

– Пойдем. – сказал Зергер.

– Ну вообще-то это можно… – отозвался Гониденек.

– Пошли, конечно, – сказал Сокол Авужго, – а то скучно как-то.

И они пошли. Их было четверо – Ведя Взмокин, бодрый и неунывающий; Зергер – Отец Смерти, Сокол, хотя и Авужго, и незаподозренный в благородстве Гониденек.

Шли долго – степью, степью, потом через горы – вверх и вперед. Гор было множество; из черноты пропасти они тянулись, вытягивались вдаль, словно клыки во рту исполинского чудища. Пройти через пропасть можно было лишь по узеньким, обдуваемым насквозь скалистым перешейкам. За оскаленной бездной стояли другие горы – поистине мировые. Каждая из таких гор закрывала собой треть небосвода, а вершина ее уходила далеко за облака.

Зергер все высматривал заготовку для нового – гриб или кусок мха, однако все камни были голые.

– Мы правильно идем? – спрашивал Ведя.

– В общем да – отвечал Зергер, – только мы отважно движемся по самому сложному из путей. – И продолжал: – Когда у нас будет Цветок Гармонии, я создам мир с ослепительно алым небом, обязательно алым, похожим на пламя огня и вместе с тем дающим простор всему живому.

– Алый цвет, конечно, прекрасен, – говорил Ведя, – но по-моему, приятнее, когда небо синее или голубое. Красный напоминает чью-то кровь.

– Напоминает, конечно; но я же хочу сделать не красный, а алый цвет неба, это совсем другое дело. В алом есть что-то… обнадеживающее.

Они шли. Ведя и Зергер спорили об особенностях прекрасного мира. Авужго молчал и лишь подталкивал Гониденека.

– Иди, иди… катись-катись.

Гониденек шел не то чтобы вяло, но невесело; судя по всему, он слишком много знал про Вор-Юн-Гака и про его своеобразное гостеприимство. Попадаться к нему явно не хотелось. Он шел, недовольно вертел хвостом («хвостил»), и бормотал:

– Размажет всех по стенке… и виси так пока не отклеишься. А потом опять… Ужасно! И чего всем не сидится… Вечно всем что-то надо…

Гониденек хитрил, нарочно искал трудных путей, но Ведя, Зергер и Сокол Авужго их преодолевали. Время от времени он нарочно попадал в яму или в расщелину, застревал между камней. И кричал на весь мир:

– Ой, у меня нога зажата! Ах мой бедный хвост! Пропадаю, погибаю, ничего больше не хочу! (Чтоб я еще раз связался с высокими целями)…

Он надеялся, что его бросят, и он сбежит; но его почему-то не бросали. Наоборот, высвобождали, и подталкивали:

– Иди, иди, дружочек, не хвости!

Далеко залез Вор-Юн-Гак, просто так не дойдешь. Вот уже облака щекочут нос. Погода портилась; то и дело налетал вихрь, полный песка и камней; приходилось вжиматься в горную твердь. В таких случаях Гониденек пытался спрятаться чтоб не нашли, но странным образом его хвост всегда попадал в руки Веди или Зергера. Трудно быть успешным трусом. Однажды поднялся такой неистовый ветер, что срывало целые глыбы, и все вокруг изчезло, пропало в гудящем свисте. Гониденек подумал, что можно отступать. Он пополз, виляя телом как уж, и тут на него сел Авужго. Не специально – просто ветром Авужгу сорвало с места и бросило вдаль, прямо на Гониденека.