– Глубокомысленное. – Слово пробуждает что-то в разуме. «Глубоко». Может, у меня всё-таки ещё есть немного магии в запасе? Есть преимущество.

Моментально вдохновившись, кладу череп на пол и накрываю подушкой. Что выглядит как стекло, должно разбиваться как стекло. У меня учащается пульс, но это лишь придаёт уверенности. Уничтожив кости – все до единой, так чтобы даже пепла не осталось, – вот, как можно отправить меня обратно во мрак смерти навеки, однако разбив кости, нельзя.

Поднимаю ногу.

– Не жаль. – И разбиваю череп со всей силы, какая только есть в этом теле. Даже звука не доносится из-под подушки, но я чувствую, что кость трескается на несколько частей.

Смахнув осколки под кровать, засовываю один поменьше в карман и на цыпочках выхожу в коридор. Не уверена, что буду делать дальше, как обойду Мира незаметно, ведь он наверняка стережёт мой покой. Однако я не нахожу его ни в гостиной, ни в кухне, не слышу и воды, журчащей в ванной, или каких-то других звуков, намекающих на его присутствие. Каждая комната, в которую я заглядываю, пуста, а привлекать внимание, распахивая закрытые двери, не рискую.

Мой путь по коридору, до последнего поворота у входной двери, оказывается лёгким, подозрительно лёгким. Может, Мир ждёт, когда я сбегу? Ждёт, когда сможет доказать, что я неконтролируемый зверь, чтобы избавиться от меня, как от зверя? Потому что если нет, зачем он отдал мне череп? Зная, что я могу утащить его с собой? Потеряй он один фрагмент, уже не сможет отправить меня обратно во тьму.

Возможно, он просто слишком уверен в своих мерзких словах об искуплении грехов? Ну, конечно, когда Аделард спросил, сможет ли он «справиться» со мной, Мир повёл себя так, словно его план, – чем бы тот ни был, – совершенство. Эта его циничная самоуверенность чем-то напоминает мне Влада.

«Твоё сердце забилось чаще. Я тебя пугаю?»

Да, Влад, пугаешь.

Я удачно добываю чумазые ботинки, которые бросила в ванной, и даже нахожу чей-то плащ, забытый на бархатной подставке для ног в гостиной. Как и следовало ожидать, сумки с моими костями уже нет в коридоре, но это ничего. Сейчас у меня есть доля. Я в безопасности.

Мне остаётся меньше десяти шагов до заветной свободы, когда я осознаю, что дверь ближайшей к выходу комнаты, которая до этого была заперта, теперь открыта. И свет, омывающий её порог, вовсе не отблеск восхода.

Лампа.

Затаив дыхание, я замираю. Под светом лампы на диванчике сидит Мир с ноутбуком на коленях, блокнотом и ручкой рядом. Он хмурится, глядя в экран, и между бровей у него собирается задумчивая морщинка. Ему остаётся лишь поднять голову, чтобы увидеть меня чётко и ясно, кролика, оцепеневшего при виде лисицы.

Однако Мир не поднимает голову. Он задумчиво потирает нижнюю губу, начиная что-то записывать в блокнот, и морщинка между бровей у него становится глубже. Сначала я подумала, он учит какую-то лекцию, однако никто не учит лекции с такой больной страстью в ту же ночь, когда воскрешает ведьму, будучи поглощённым идеей настолько, что всё вокруг перестаёт существовать.

Никто, кроме того, чьё время, возможности и надежды на исходе. «Он и правда боится за свою жизнь».

Не думала, что когда-либо увижу подобные чувства в чьих-либо глазах помимо собственных. Это беспокоит и успокаивает одновременно, однако камень в груди, пришпиливший меня к месту, растворяется. Я юркаю к входной двери, толкаю её и закрываю за собой, не издав ни единого звука.

Свобода.

Спешу по лестнице на первый этаж, в сторону парадного выхода, украшенного витражным стеклом. Утренний воздух кусает холодом кожу, когда я выскакиваю на улицу, и я жалею, что не нашла шарф. Однако как только делаю вдох свежей свободы, мне тут же она нравится. В бездне не было ни воздуха, ни утра, ни вкусов и запахов кроме тех, которые я хранила в своих воспоминаниях – да и те тускнели словно радуга на небе, оставляя за собой лишь безликую пустоту. Словно тьма проглатывала всё в тот самый момент, когда я пыталась что-то вспомнить, сжирала моё прошлое, стирала меня из памяти всей вселенной.