– Это с Балашихой, что ли?

– С нею, родимой. Война его хорошо потрепала, где он еще десять лет обретался, от кого дочку прижил и где ее мать, никто и не знал. Родаков-то его, чтобы рассказать, уже в живых не было, а сам он не особо и распространялся. Хмурый стал да замкнутый. Дом родительский подправил и стал с дочкой жить-поживать. Прасковья-то как узнала, что он вернулся, так снова вьюном завилась, видно, засел он ей в сердце занозой, и не вытащить. А тот опять на нее ноль внимания, а сам стал к одной вдове-солдатке похаживать. Не стерпела Прасковья да и ослепила его, видно, чтобы на баб и не смотрел совсем. Лег он спать зрячий, а проснулся уже слепым как крот. Видели ее люди, как она ночью под его окнами-то стояла. Перепугался народ, надо снова ярчука брать, пока крышу ей по новой не снесло. А кого посылать? Послали другого, привез он ярчука, но щенка. Уж не знаю почему, может, на взрослого денег не хватило, а может, и не было взрослого в наличии. Привез и слепому Прокопию на вырост передал.

Щенку на тот момент стукнуло шесть месяцев, и поселил его Прокопий у себя во дворе. Шевчуки-то ему говорили, что ведьма попытается избавиться от щенка, пока тот мал и волчий зуб еще не вырос, поэтому мелкого нужно сильно беречь.

– Волчий зуб? – переспросила Энджи.

– Ну да, тот самый, который и делает ярчука таким опасным. Поэтому положено щенка спрятать в глубокой яме и накрыть осиновой бороной, только там ведьма до него не доберется. Держать его в яме нужно до тех пор, пока ему год не исполнится, ведь после этого ведьме с ним уже не справиться.

– Если бы меня в яме до года держали, я бы тоже, наверное, злой стала, – хмыкнула Энджи.

– А ты – нет? – обернулся к ней Егорша и пытливо заглянул в глаза.

– Что – нет? – не поняла она.

– Ты не злая? – даже без намека на шутку спросил Егорша.

– Да вроде нет… – растерянно ответила она.

– Хорошо бы, – вздохнул он, – ну так вот. Прокопий не последовал этому совету. Или щенка стало жалко в яму сажать, а может, и забыл он этот наказ, ведь сам-то он взрослых ярчуков всегда привозил. Недели не прошло, как обнаружили щенка мертвым. Порешила его Прасковья, не дожидаясь, пока тот в силу войдет.

– Ничего себе, – охнула Энджи.

– Да, ярчук такое дело, мало его вывести, нужно еще и сохранить, чтобы ведьма раньше времени с ним не расправилась.

– И что дальше?

– А что тут сделаешь? Деньги на щенка потратили, на нового средств нет. Сдались, так сказать, на милость ведьме. Она вроде бы и не лютовала сильно, иногда по мелочи гадости делала, а в основном-то в лесу сидела. Видно, причина ее злости в Прокопии была, а теперь-то что, слепой да с малолетней дочерью кому он нужен.

– Да, – протянула Энджи, – сколько бед из-за любви этой. А теперь про этого пса расскажи, который за матерью хвостом ходит.

– Да чего рассказывать-то, – вздохнул Егорша, – этого пса мы сами вывели, да вот, наверное, технологический процесс где-то нарушился, – усмехнулся он.

– Сами? – удивилась она.

– Ну да, мой отец подумал, а чем он хуже Шевчуков? Когда у него от черной суки родилась черная девочка, он и решил попробовать.

– И что?

– Как видишь, не получилось, – вздохнул Егорша. – Уж не знаю, где он там ошибся, меня-то здесь несколько лет не было.

– Пес-то получился солидный, такой грозный и брутальный.

– Он и вправду злобный, но без волчьего зуба, а это решило все. Батя ведь его и в яме под бороной держал, чтобы ведьме не достался, а она его играючи увела и к себе приручила. Отца же наказала, чтобы неповадно было.

– Наказала? Как?

– Мной, – усмехнулся Егорша.

– Это как?

Он отвернулся и тяжело вздохнул.