И Артем решил отступиться. Вероника Андреевна права – ему нечего дать такой, как Алена. Ей нужен совсем другой мужчина. Который станет долго и терпеливо добиваться доверия этой женщины. Добрый и любящий, что будет считать ее счастье самым главным в своей жизни. На черта ему все эти сложности? Ради этого разве он ее искал? Ребенок, прошлое, все гребаные заморочки… Ему нужна она в постели. Страстная, пылающая, сжигающая его дотла. А все остальное… не-е-ет! Этот бардак эмоциональный не для него! Короче, Алене необходим кто-то другой. Полная противоположность ему. Не озабоченный бессердечный эгоист, как он. Мужчина, что с терпением и нежностью пробьется через километровый ледяной панцирь ее сердца. И сможет научить ее доверять и любить.
Любить. С каких таких пор в его лексиконе вообще появилось это слово? Может, с тех самых, как в его жизнь бесцеремонно ворвалась эта дикая кошка? Но ведь хрень полная! Разве можно полюбить кого-то, проведя пару безумных ночей в постели? Если нет, то почему их тела и желания так безошибочно подошли друг другу, без объяснений, без притирки. Просто они соприкоснулись и… щелк! Словно совпали части одного механизма. Идеально вошли друг в друга. Каждая долбаная деталь и шестерня нашла свое идеальное место и запустила некий механизм, о существовании которого Артем и понятия не имел. По крайней мере, для него это именно так и ощущалось. Но ведь, может, Алена не чувствует ничего подобного, потому и уходила от него оба раза с легкостью, не оглядываясь? Как она сказала? Бессердечный и холодный? Таким она его, значит, видит?
Артем говорил себе каждый день, что не приедет больше сюда, что ему плевать. Погружался с головой в работу. Но каждый вечер опять оказывался на этой улице. Если днем еще получалось убедить себя в том, что он не тот, кто ей нужен, то к ночи голос разума затыкался, оставляя только жажду видеть ее хоть издали. Что за, сука, жалкой тряпкой он внезапно стал? Мысль о том, что кто-то другой будет рядом с ней, жгла его изнутри. Картины того, как другой мужик сидит с ней рядом, они ужинают, делятся новостями, улыбаются, она хохочет над его дурацкими шутками, а потом они отправляются в постель, и этот удачливый говнюк ласкает ее тело и слышит ее хриплые, сводящие с ума, стоны… Мля-я-я, в такие моменты он хотел разрушить весь квартал. А еще он боялся своей реакции, если бы увидел, как она выходит из дома, чтобы опять отправиться на «охоту». На что он пошел бы тогда? Следил бы? Устроил унизительный скандал? Убил бы ублюдка, которого она бы выбрала? От мыслей об этом он чувствовал себя жалким, и это бесило и сводило с ума.
Как бы он логически ни убеждал себя забыть ее, уйти не выходило. Но что он мог сказать ей при встрече? «Эй, детка, я так хочу тебя, что лишился разума и готов сидеть перед твоим домом как влюбленный подросток? Хочу не только обладать тобою ночью, умирая от наслаждения, хочу звонить тебе весь день и тихим голосом напоминать о том, что вытворяли несколько часов назад, и о том, что хочу сделать снова. Хочу говорить с тобой о том, как прошел день, о том, что ты ела на обед и что купить к ужину. Спорить о всякой неважной хрени и в итоге поддаваться, пить вечерами чай на кухне, рассказывать тебе глупые истории, и чтобы ты смеялась своим хриплым, сводящим с ума смехом. Хочу просыпаться по утрам, вдыхая запах твоих волос и чувствуя прижавшееся, доверчивое тело, задыхаясь от мысли, что это мое навсегда. Хочу заниматься с тобой любовью медленно, со смаком, зная, что нам принадлежит все время, а не жадным, торопливым, как ворованным, сексом. Хочу… хочу… хочу… И да, это я, тот самый Ирбис, который угрожал тебе и пытался купить тебя. А теперь я сижу здесь и изображаю сторожевого пса». Га-а-адство! Да какого же хрена с ним творится? Может, впору начать по врачам ходить, коллекционируя диагнозы? Не мальчишка ведь уже.