«В проходе Монро поставим. Пусть соединяет поколения. Люд. Ип».

«А Ленина? Семен Лук».

«И Ленина. Людмила».

«Куда?»

«К Монро».

«Позвольте, как по́шло!»

«Семен Лукич! Довольно! Я слышу, как взывает к помощи ваша клавиатура. Я иду к вам!»

«Конфеты захвати, чаю попьем. Жду!»

Толпа рабочих кинулась в зал. Там, не разбираясь в выражениях, истошно вопил директор всея музея Семен Лукич:

– Кто уронил Петра Первого? Почему Петр на полу?

– Ну, упал, пока перемещали. Подумаешь, – пробубнила в белую шаль не менее белая и пушистая смотрительница.

– Да что б вас так кидали, – не унимался Семен Лукич, – он же император! Да он бы вам… Да знаете, что бы он сделал? Голову с плеч в один миг! Немыслимо! Петр на полу… Ну-ка, долой отсюда!

– Какую голову? Куда долой? – пролепетала заведующая, примчавшись на крик, – товарищ директор, вы мне и так всех запугали. С вашими методами будете сами выставку собирать.

– Он – император, – протянул Семен Лукич, подпирая пальцем потолок.

– Вчера император, сегодня фигура. Да и то не вечная, – хмыкнул Васька, шмыгнув носом.

– Почему это не вечная? – раздался голос в белом облаке шали.

– Ну дак восковая. Спичкой раз, и нет ни фигуры, ни императора, – Васька загоготал, довольный шуткой, а бригада в комбинезонах заулыбалась в ответ: «Точно», «Круто сказал», «Он у нас голова».

Семен Лукич окончательно рассвирепел:

– Ты погляди! Распоясались! Да я вам! – теперь к потолку грозно вознесся директорский кулак.

– Тихо, тихо, – бросилась к нему заведующая, – вот увидите, в три дня управимся. Перенесем и Петра, и Екатерину. Всех упакуем, никого не уроним.

Она бросила взгляд на императора, глянула на Ваську:

– Поднимите вы его. Иначе мы тут все валяться будем.

Вскоре зал обрел черты музейной выставки. Вдоль стен выстроились восковые фигуры и взирали на суету вокруг, будто все понимали. Притихшие смотрительницы подглядывали тайком, кутались в шали и сжимали сухие кулачки, готовые грозить непослушным посетителям. Серьезная Людмила Ипполитовна строго следила за рабочими в комбинезонах. Те по ее указаниям переставляли, носили, убирали и меняли. Васька же сначала отлынивал, сославшись, что он командир – ему не положено, а затем лениво поддался уговорам и, закатывая глаза, принялся помогать.

– Василий, здесь бы стену подкрасить. Смотри, облупилась аккурат за Николаем, – скрипнула шаль, – нехорошо это. Музей ведь, не конторка какая.

– А ну, цыц, – шикнул Васька, но, поймав грозный Людмилин взгляд, примолк сам, – ладно, ладно, не зыркайте.

Из складских музейных недр тут же появилась банка краски. Желтыми мазками она разливалась по стенам, а Ваську гоняли из угла в угол, находили новые дыры, нуждающиеся в ремонте. Он тем временем все больше и больше закипал, кляня на чем свет музей и его обитателей, бесцеремонно ругал Романовых и не уставал ворчать про командира.

Уже отклонялись шали, ушла в кабинет Людмила, а валик безостановочно катался, размазывая желтый. Васька наливался бранными словами хлеще спелого яблока, как вдруг все оказалось готово. Он заправски выругался, но не забыл похвалить:

– Кто молодец? Я молодец! Свое дело знаю! А то ишь придумали тут. Хихикали, что не закончу. Не на того напали! – схватившись за лямки комбинезона он чуть подался назад взглянуть на работу, сделал шаг и едва не угодил в банку с остатками краски. Нога проехалась по гладкой жестяной поверхности, Васька растерянно вскинул руки и, потеряв равновесие, всем туловищем припал к окрашенной стене.

– Фух, пронесло! Живой! – ухмыльнулся он, отлипая. – Видали, как я?

Молчаливые фигуры даже не шелохнулась, только холодные глаза внимательно наблюдали за каждым движением. Тогда он колесом прошелся мимо, гордо выпятив красочную, испачканную грудь, и тыкнул в Екатерину: