Великий Учитель, не дослушав, встал со своего ложа и удалился из помещения, уводя одну из девушек. Марцелла, прервав свою песню на полуслове, бросилась вслед за ними.
После их ухода началось что-то невообразимое. Несмешанное вино полилось рекой, перемены блюд следовали одна за другой, флейты и кимвалы зазвучали бешеным весельем, движения стали раскованными, потом развязными, потом откровенно непристойными, как пляски гадесских танцовщиц. Мужчины и женщины начали совокупляться прямо на виду у всех и порой без разбора пола, правда в полумраке постепенно потухающих светильников и дымном курении благовоний лица были почти неразличимы.
Веттий смотрел на все это в ужасе. Он успел выпить немного вина, и оно ударило ему в голову, но не заглушило чувства острого стыда и разочарования. «Так вот что они называют освобождением, путем к свету? – думал он. – Но это же просто какой-то лупанарий – и где в нем свет?» Покинув то гостевое ложе, на котором он должен был возлежать вместе с другими непосвященными, несчастный забился в угол, спрятавшись за колонну, и думал только об одном: как бы незаметно выскользнуть из этого ужасного помещения. Но тело его оцепенело. Сколько времени так прошло, он не помнил. Некоторые пьяные заснули кто на ложе, кто прямо на полу.
Однако самое страшное для Веттия было еще впереди. Внезапно он увидел Марцеллу, которая пробиралась среди сплетающихся тел с глиняной лампой в руке и явно кого-то отыскивала взглядом. Теперь и она была обнажена, волосы ее, в начале пиршества красиво убранные, были смяты и наполовину распущены, как будто кто-то таскал ее за них, но ей не было до этого никакого дела. Вообще, судя по неловкости движений, она была совершенно пьяна. Двигаться ей было нелегко и по другой причине: по мере ее продвижения всякий, кто еще не спал, пытался к ней пристать. От кого-то она отмахивалась, от кого-то уклонялась и продолжала свой неверный путь. Она почти прошла все помещение до конца, но тут кто-то все же захватил ее к себе на колени, начал тискать и подал ей кубок. На этот раз она не отказалась, громко смеялась от щекотки и поцелуев, но потом вновь высвободилась и, не забыв свою лампу, продолжила поиски. Наконец она добралась до сжавшегося за колонной Веттия. «А-а, вот он! – с надрывной радостью в голосе воскликнула она и продолжала заплетающимся языком, проглатывая половину звуков. – Ть-бя-то я и…щу! Уч-тель вь-лел мнь быть с т-бой!»
Веттий остолбенел. Насколько пьяняще на него обычно воздействовало ее присутствие, ее кошачья грация, настолько неуклюжей, жалкой и отвратительной показалась она ему сейчас. Такое же чувство обычно возбуждали в нем грязные потаскушки с Субуры, цепляющиеся к прохожим. Пьяных женщин он вообще не выносил, а в своем кругу даже никогда не видел: для римской матроны не существовало порока более страшного, чем пьянство!