Василий кивнул:

– Сладимся, Михайло Гаврилыч.

Зотов опустил голову, в глазах замерцала сталь.

– Однако пора и честь знать, два дня отгостевал – по нашим порядкам сверх меры. К вечеру доберемся, утром за работу.

Прошли месяцы, Гилево осталось… За окном гнусавил дождь. Первый этаж Карамышевского дома обладал кухней, другими подсобными помещениями – присутствующими. Бабка Авдотья, Матрена, Елена. Две первые были заняты делом: очищался картофель, перебиралось зерно – Елена сидела, держала на коленях лист бумаги. Здесь же находилась и Мария, стояла в кружевной шали, лениво подпирая стену, лузгала семечки. Авдотья под работу байку разговаривала:

– Попик-от, Григорий, молод был и грамотен шибко – и собой виден… Теперь Катерина – озорнюшша девка, черноброва. Хоть не больно справных родителей, а краля на загляд. Васёнин Петр, окурок, туда ж к ней сватался… Толькё уперлась в свое – подавай попа ефтого. Папаша у ей, Иван, братес мой, сатрап, порол девку вусмерть – не по-моему-де. Отлежится, сердешная, и обратно… Съехал поп в дальний приход. Два года минуло, сосватали горемычную за иного парня – наладили свадьбу. Тут и заявляется Григорий – расстриженной. Сваты его убивать затеяли, да Федькя Стенин, брат Катерины, не дал. Тожо поперешной, супротив отца пошел. Так и увез Григорий суженую без благословения. Вот этот Федя и есть старший Филькин брат, мне, стало, племянник – он прежде коням руководил. После тех событиев из Логиновой сюда, ко мне перебрался – отрёк парня отец. Помнишь, нет ли? Батюшка ваш его привечал… Ноне в морской службе состоит. Читай, што ись, грамотку – в кои веки известил.

– Как не помнить? – возразила Елена. – Он меня на лошаде гонять учил!

Елена склонилась к письму, что лежало на коленях, трудно читала:

– Крепость, куды пристроены, называют… Хронштаб ли чо ли… а крейсер уж Дерзкий… тьфу ты, глаз поломашь… и жив ли отец, поскольку грыжей страдал?.. Жратвой сыты и многого ума набираюсь… – Отняла глаза. – Писать бы наторел… – Обратно склонилась. – Два годка еще и первым числом дом новый отстрою, как денег прикоплю… поклонись, тётя, Потап Иванычу, заместил отца он мне. – Оторвалась. – Писали про тятю – знать-то, не дошло послание… (Шмыгнула носом.) Тятю все любили – доброго человека уваживал, а всяка ёргань двор обходила (Взгляд легонько вздрогнул в сторону Марии) … – Продолжила письмо: – Фильку береги, я его заберу. И как там Катерина, есть ли известия?

Мария отслонилась, бросила шелуху в ушат с картофельными очистками не насквозь покрытыми водой – помои для свиней – звучно обшлепала ладони, тронулась.

Проследим. Вежливо покряхтывала под женщиной лестница на второй этаж. Мария легко толкнула чуть приоткрытую дверь. Горница. Подле окна расположился Василий, гуляя по отверстой книге – кратко покосился. Женщина пусто бросила взгляд на мужа, сдвинула очи в окно. Села за стол не отнимая взгляд, зевнула. Дождь однообразно и равнодушно шуршал – Мария не простила:

– Скушно. Погода зевотная, от чаев уши распухли… Хоть по улице пройтись, да никто не увидит.

Василий, понимая, что не удрать, запустил, чуть повернув к присутствующей лицо, но не глядя:

– Слышал, ты отчудила – собак Репниных синей краской вымазала!

Мария обрадовалась:

– Это ловко я позабавилась! Думаю, что бы с их боровом умудрить?

– На кой леший забава? Жили люди и пусть их!

Мария прищурилась:

– Уже доказывала, цыганкой меня звать – не спущу!

Василий выговаривал:

– Хоть на первый срок норов умерь. Народ любопытен, пялится.

– Тебе что за печаль?

– Жить на людях – негоже устои ломать.

Мария поглядела на Василия с досадой: