– А задавлю! – радостно заорал Филя. Тетка прянула в сторону, поскользнувшись на коровьей лепехе, грузно завалилась. Филька хохотал, проносясь мимо. Улыбки трогали зрителей – а как без спектакля!

– Аллюры знает, – подтвердил Михайло Гаврилыч.

Филька возвратился, лихо осадил коня. Василий смотрел на малого с ревнивым прищуром. Расправились плечи, окрикнул:

– Эй, Парфен! – Тот пьяненько, но степенно выступил из толпы дворовых. Василий на него не глядел, все Фильку глазами ел, голову лишь немного назад подал. – Охламона веди.

Толпа взбудоражено зашевелилась, запричитала. Парфен с радостной строгостью воскликнул:

– Под седло?

Василий не согласился:

– Все как у Касатки. От Рудника пойдем, до церкви… – Повернулся к Марии. – Доводилось скачки выигрывать. Поглядим.

Народ пуще заколыхался, зашумел. Зотов негромко, едва не удивленно сказал:

– А ведь я сотню на Касатку ставлю. – Повернулся к людям. – Ну-тес?

Все заерзали деловито и нервно. Семен часто моргал, Татьяна сдвинулась за его плечо. Поп крестил мужика, что, вывернув карман, тщательно считал гроши. Пристав хмуро и сосредоточенно рылся в гаманке, достал золотую монету. Лаконично сообщил:

– Империал.

Рыжий сучил ногами, в отчаянии тянул к народу руки.

– Люди православные! Заветный рупь давя убил! Душу заложу!

Игнат яростно хлопнул шапку о землю.

– И-ех, где наша не пропадала! Матрена, ташшы загашник. На Охламона!

Мария из-под тонких бровей уставилась в Зотова с липкой улыбкой.

– И я… на Охламона.

Сосредоточились на возвышении, площади перед церковью. Все без исключения. Наяривала гармоника, Кокошник задиристо голосила песню, Игнат отчаянно отплясывал, купно пара мужиков и девки. Скакала, дурачилась малышня. Зотов самодовольно глядел на веселящийся народ, одно плечо мелко в такт песне подпрыгивало. Вдруг с вершины долгого столба, что служил ярмарочным утехам, разрезав гвалт, раздался отчетливый вопль босоногого, вихрастого пострельца:

– Идут!!!

Толпа враз усмирилась, все устремили взоры. Между крышами изб неторопливо прокатилось пылевое облачко. В нем трудно различимые ноздря в ноздрю стелились в карьере две лошади. Легли на холки седоки, пузырилась рубаха Фильки. В ясном нескончаемом небе шла над ними россыпь воронья.

Сигнальный мальчонка лихо съехал по столбу. Игнат стоял, закрыв глаза, по лицу струился пот, Кокошник улыбалась, но мертво. Зотов был внешне безучастен, мигал расторопно, однако ноздри тонко вздрагивали. Мощный и частый цокот копыт заполнил слух. На площадь ворвались два коня. Филька на Касатке первый пересек брошенную на землю ленту. Ахнул крик…

Рыжий сидел на земле, плакал.

– Заветный рупь убил давя. Дуррак! Заветный рупь.

Игнат истерически хохотал в небо:

– Ой ублажил, ха-ха-ха!! Ой благодетель! Ой по миру пустил!

Матрена немо зевала ртом, очумело расширены были глаза, тянула руки к людям. Кокошник с ядреным визгом пустилась в пляс, тут же полыхнула гармонь.

– Я по бережку ходила, молода, белу рыбицу ловила не одна…

Зотов усмехался, глядя на сползающего с коня, насквозь пыльного Василия.

– Костюмчик, Василий Потапыч, небось, отслужил. От рабочей-то одежки отвык. Зря, выходит.

Филька, соскочивший первым, весь счастливый, смотрел на Зотова. Мария, сузив глаза, с недоброй морщиной от носа протянула Фильке:

– Дурак ты, Филипп. Мог и придержать кобылу.

Василий, кажется, не выйдя из азарта, посетовал:

– Отвык Охламоша, не чует колено.

Фабрикант посуровел:

– Ну что, пригубить не мешает отнюдь. Посуху-то оно неправедно будет.

Татьяна услужливо спешила с подносом. Барин, выпив, крякнул, заключил:

– Достоинства у Касатки несомненные, теперь за грамотным человеком дело. Жаль, если втуне порода сгинет.