. С тех пор церковь стала простым колесиком государственной машины: «В Церкви привыкают видеть только эмпирическое учреждение, в котором организуется религиозная жизнь народа»[18]. На практике эта реформа состояла в отмене патриаршества, создании Священного синода и принятии составленного Стефаном Прокоповичем «Церковного регламента», который представлял собой не свод законов, а скорее «новую программу жизни»[19], настоятельно предложенную духовенству. Последствия этих преобразований сказывались вплоть до русской революции 1917 года.

В то же время часть священноначалия, аристократия и интеллигенция постепенно впали в обольщение идеями западной культуры и философией Просвещения[20]. В этих кругах распространилось рационалистическое представление о Боге как об абстрактном Первопринципе, определяющем логику Вселенной. Рядовое духовенство оставалось невежественным и было замкнуто на самом себе. В ту эпоху произошел настоящий разрыв образованных кругов с церковной традицией и народным благочестием.

Тем временем преследование старообрядцев углубляло церковный раскол. Для значительной части образованного общества христианство перестало быть религией сердца и сделалось совокупностью навязанных извне сведений, которые требуется уважать. Христос, воплотившийся и вочеловечившийся Бог, для многих превратился в сухую и далекую абстракцию. Тем не менее и в это трудное время были люди, которые испытывали духовную жажду.

Что касается простого народа, он держался в стороне от эволюции, переживаемой обществом на протяжении XVIII и XIX веков, сохранял приверженность вере отцов и практиковал двоеверие. Он идентифицировал официальную церковь с властью.

Даже монархии, которая всегда сильно влияла на всю церковную жизнь и считалась великим духовным воспитателем русского народа, грозил внутренний упадок. Мы не будем останавливаться на пагубных последствиях секуляризационной реформы, проведенной Екатериной II, поскольку это увело бы нас далеко от нашей темы. Отметим только, что отдаление от веры беспокоило духовных мыслителей XVIII и XIX веков. Многие из них считали, что приближаются большие бедствия.

В XVIII веке святитель Тихон Задонский (1724–1783) отмечал упадок подлинного благочестия и распространение лицемерия в Церкви. Он предупреждал, что люди, безразличные к христианству, внутренне отойдут от него: «Должно опасаться, чтобы христианство, будучи жизнь, таинство и дух, не удалилось неприметным образом из того человеческого общества, которое не умеет хранить этот бесценный дар Божий»[21].

В следующем столетии святитель Игнатий Брянчанинов (1807–1867) рисовал самую мрачную картину монастырской и общецерковной жизни. Он считал, что церковные круги поражены духовной болезнью и не способны ответить на духовную жажду общества: «Живем в трудное время! „Не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими“ (Пс. 11: 2). Настал голод слова Божия! Христианство и монашество при последнем издыхании»[22].

Рассматривая монастырскую жизнь как барометр духовного состояния народа, святитель Игнатий Брянчанинов свидетельствовал об угасании православной веры, падении монашества, страшной безнравственности и утверждал, что только Бог по Своей любви может вывести из этого прискорбного состояния: «Милость Божия да покроет нас!»[23]

Удивительным образом именно в середине XVIII века, который был столь трудным временем для русской Церкви, произошло настоящее возрождение исихазма под знаком старчества. Старчество издавна существовало в русских монастырях, о чем свидетельствует подвиг святых Феодосия Печерского (†1074), Сергия Радонежского (1314–1392), Нила Сорского (1433–1508) и других. Тем не менее русское старчество как школа, имеющая определенные правила, методы и традиции, построенные на аскетическом учении отцов пустыни, обязано своим происхождением великому старцу преподобному Паисию Величковскому (1722–1794).