Изначально гора, ее вершина, представляется символом духовного центра мира. Так было в первоначальном периоде космического цикла, когда духовное знание было открыто для всего человечества (подобно тому, как гора открыта внешним взорам). Но по мере деградации мира, с разделением мира на экзотерическое и эзотерическое, «та же самая истина стала доступной лишь для более или менее ограниченной «элиты» (что совпадает с началом инициации, понимаемой в самом строгом смысле) и скрыта от большинства людей, пещера сделалась символом, более подходящим для духовного центра и, следовательно, для инициатических святилищ. Вследствие такого изменения центр, можно сказать, не покинул гору, но лишь ушел с ее вершины в глубину; с другой стороны, это же изменение есть своего рода «инверсия», в силу которой «небесный мир» стал, в некотором роде, «подземным миром» [119]. Как отмечает академик А. Маргулан, тюркам издревле был свойственен культ пещер, в пещерах они поклонялись образам предков. В фольклоре разных тюркских народов присутствует мотив рождения в пещере или в могиле героя, великана и пр.[120] Это рождение, по существу, символизирует инициацию, но об этом позже.

Таким образом, подземный мир Бапы-хана – это образ скрытого от внешнего мира духовного центра, каким предстает всякое место инициации. Двойной символизм пещеры как образа мира и как его сердца может показаться противоречивым. Объяснить это видимое противоречие поможет символизм Мирового Яйца. «В самом деле, «Мировое Яйцо» центрально по отношению к космосу и в то же время заключает в зародыше все, что последний будет заключать в полностью проявленном состоянии; все, стало быть, обретается в «Мировом Яйце», но в состоянии «потаенности», которое также олицетворяется самим положением пещеры, ее характером как места сокровенного и закрытого» [121]. Золотой дворец Бапы-хана дополняет этот символизм «Мирового Яйца», центра мира, изначального рая. Царь подземного мира Бапы-хан в данном контексте может быть сравнен с индуистскими Агни, Атманом и т. д.

Инициатическая пещера – место «малых мистерий», «второго рождения», «космического рождения». Джигит попадает в центр мира, в его сердце, и Бапы-хан дважды умерщвляет и порождает его, то есть он перевоссоздает его душу и тело. Тем самым инициируемый в ритуале «Жылан қайыс» возвращается в земной рай (воссоздает его). Он утверждается как центр мира плотных и тонких форм, как его субъект и хранитель подлинности самой инициации. Посвященный возвращается в мир для выполнения своей миссии человека. Суть этой миссии для кочевников Центральной Азии выражена в благословении Бапы-хана: «Ты – человек. Им и оставайся. Будь воином, но не палачом».

В ритуале «Жылан кайыс» кузнец исполняет роль мастера инициации, он замещает Бапы-хана. В этнографической литературе сакральная роль кузнеца в тюркской культуре рассмотрена достаточно широко [122]. Вплоть до ХХ века сохранилось сакральное отношение к кузнецу, его орудиям труда, его кузне, которым придавались, помимо прочего, исцеляющие и оберегающие от дурного воздействия свойства. Кузнец и шаман рассматривались как во многом близкие фигуры. Если в «Жылан қабыкты жігіт» искусство металлообработки получено от Бапы-хана, то в фольклоре тюркских народов Сибири ипостась Тенгри – Меркит (образ, параллельный Коркуту) является то Предком, то Учителем шаманов и кузнецов. Шаманов и кузнецов объединяет «владычество над огнем» (см. символизм огня в главе «Семь ипостасей Коркута»). У бурятов кузнецом может быть лишь тот, кто является потомком небесного кузнеца Бошинтоя, посланным на землю добрыми тенгри, чтобы помочь людям. «У всех сибирских народов кузнец занимает достаточно высокое социальное положение, он работает не ради выгоды: речь идет о призвании или о передаче по наследству, включающей, соответственно, инициационные тайны. В девятом поколении кузнец получает сверхъестественное могущество: он больше не боится духов и поэтому осмеливается выковать железные предметы, украшающие одежду шамана»