Анализируя шаманский костюм, изображающий зверя или птицу, а также обычай шамана имитировать голоса и повадки птиц и зверей, М. Элиаде отказывается рассматривать это явление как одержимость (психическое заболевание) или как регрессию к более низкому биологическому уровню. «Язык животных является только вариантом «языка духов», тайного шаманского языка… Присутствие духа-помощника в облике животного, диалог с ним на тайном языке или воплощение шамана в этого духа-животного – это дополнительные доказательства того, что шаман способен покинуть свое человеческое состояние, т. е. что он может «умереть»… Каждый раз, когда шаману удается проникнуть в образ бытия животного, он как бы восстанавливает ситуацию, существовавшую в те далекие мифические времена, когда еще не произошел раздел между человеком и животным миром» [85].

Разговор шамана с животным, их дружба – это мистическое явление, составляющее доэкстатическую фазу ритуала. «Шаман не может покинуть свое тело и отправиться в мистическое путешествие, пока не обретет, благодаря своей близости с животными, непосредственность и блаженство, которые недостижимы в его мирской повседневной жизни. Полученные в результате дружбы с животными существенные переживания выводят шамана из общего состояния «падшего» человечества и позволяют снова войти в illud tempas, описанное райскими мифами» [86].

Образы казахского Жеруюка, где жаворонок вьет гнездо на спине у овцы, и христианского рая, в котором мирно сосуществуют лев и ягненок, восходят к одному представлению. В этом ключе следует понимать и скифский звериный стиль, и многочисленные «животные» метафоры тюркской традиции, и иерогамию (священный брак) героя-первопредка с волчицей, змеей или лебедью в тюркских генеалогических легендах и эпосах, и казахские «звукоподражательные» имитационные кюи о птицах и животных.

Как считает М. Элиаде, поведение шаманов, если рассматривать его с их собственной точки зрения, есть проявление высшей духовности, выражающее последовательную идеологию немалого величия. «Мифы, на которых построена эта идеология, принадлежат к самым прекрасным и глубоким мифам из существующих; это мифы о рае и падении, о бессмертии изначального человека и его беседах с Богом, о происхождении смерти и открытии духа (в любом смысле этого слова)» [87].

Шаман владеет тем же искусством, что и Соломон / Сулейман, в исламе признаваемый пророком. Он знает язык животных, прежде всего язык птиц, то есть он познает тайны Природы, обретает пророческие способности. Иначе говоря, человек может вступить в общение с животным, растительным или минеральным миром, только вернув себе состояние райского Адама, человека до грехопадения, знавшего имена всех сущностей.

Овладевая языком животных или птиц, подражая им, человек вступает в диалог не просто с конкретным живым существом, равным ему по происхождению, но и с высшей реальностью.

Традиционалист, исследователь ислама и других традиций Ф. Шюон, оставивший цивилизованный мир и отказавшийся от своего имени, чтобы провести последнюю часть жизни среди индейцев-сиу, цитирует письмо Джозефа Э. Брауна: «Для тех, кто смотрит на традиции краснокожих со стороны или глазами образованного разума, часто бывает трудно понять их пристрастие к животным и озабоченность по поводу всех вещей во Вселенной. Но для этих людей, как и для всех традиционных людей вообще, каждый сотворенный объект является важным просто потому, что им известна метафизическая связь между этим миром и миром реальным. Ни один объект для них не есть то, чем он кажется, но является лишь тусклой тенью Реальности. По этой причине каждый сотворенный объект есть wakan, т. е. священный, и обладает силой в соответствии с благородством той духовной реальности, которую он отражает… и каждый объект вызывает уважение, поскольку особая сила, которой тот обладает, может быть передана человеку, ибо всякая вещь находит себе двойника в человеческой душе»