Никто не знал, когда и откуда он появился. Вроде бы всегда жил, с незапамятных времён, на отшибе, в своей хибарке – с одним оконцем и дверью без крыльца. То ли сарай, то ли банька. Словом, берлога.

Неподалёку от неё как раз раскинулся вытоптанный пустырь, на котором мы с ребятами играли в лапту.

Какая услада – точно угодить палкой-лаптой по мячу, чтобы он упруго, со звоном и свистом, взвился в небо! Или словить его, если водишь в поле, одной рукой, почти не глядя, угадав полёт, гася силу палочного удара, которая ещё гудит в мяче. «Дропку поймал!» – орал тогда с восторгом, будто не мяч, а птица в кулаке. А что означает «дропка», – разрази гром! – не знаю. Может, и в самом деле есть такая прыткая птичка «дропка». Впрочем, поймал мяч с лёту, вот тебе и «дропка», радуйся и голову не морочь…

Играли помногу часов, до ночи. Иногда мяч выныривал из неровных мигающих сумерек прямо перед носом, не отклонишься, и так шибал, что светлее становилось. Или скрывался в траве, и тогда все ползали на коленках, шарили, как слепцы, находя лягушек и улиток, грибы, вроде дедовского табака, и яблоки, вроде конских. Самое неприятное, когда улетал к берлоге водовоза Колодезникова. Редко кто вызывался отыскивать впотьмах. Оставляли до следующего дня.

Как-то старшеклассник Николай Подкорытин, забил мяч лаптой под самую крышу, над тускло горевшим окном. Побежал вытаскивать, да и глянул с дуру в оконце. Ничего не разобрал, – так, вроде какие-то подушки повсюду, зелёные и голубые, – но вскоре у него начали пробиваться усы, а потом и борода. «Заразился», – шептались наши ребята.

Всегда найдётся человек, которому, как говорится, больше других надо. У нас в городишке известно, кто это таков – Курилов с автобазы. В каждой бочке затычка.

Не давали ему покою алмазы. Курилов по пятам ходил за водовозом. Даже в аптеку, где тот взял зачем-то три подушки – кислородную и две водородных. Наблюдал Курилов за берлогой, целясь в окошко подзорной трубой, и много дней распутывал в лесу водовозные следы. Ползал и вынюхивал. Наконец, соорудил охотничью засидку, как на медведя.

«Вот, баранки гну! – радовался про себя, поджидая. – Добуду камешки, верно говорю, и – к чёрту вонючую автобазу!»

Упорный Курилов, знает, где притаиться, – всегда с добычей. Услышал, как птицы слетаются – фырр-фырр! – на полянку среди бурелома. Пригляделся – и еле различил водовоза Колодезникова, такой он свой в лесу, точно пень или другая коряга, вроде птичьего гнезда. Бесшумно, будто пуганый зверь, собирал в мешок корешки, вершки, метёлочки и каменья, на которые и смотреть-то лень.

Глазам своим не поверил Курилов – столько сило-часов впустую! Однако не таков Курилов с автобазы, чтобы сразу сдаться, руки опустить.

Тёмной, непроглядной ночью – выдаются такие ночи специально для злоумышленников – подкрался он к бочке, стоявшей под навесом у берлоги водовоза. Кобылка Фугас спала рядом, погрузив бычью голову в мешочек с овсом. Только белый хвост, как маятник, качался из стороны в сторону. Времени у Курилова было в обрез, это он точно знал, – водовоз дремал не более сорока минут в сутки.

Курилов расторопно и тихо, как долгоногий комар-карамора, взлетел на бочку, нащупал крышку с хитрым висячим замком, и принялся совать в отверстие один за другим ключи от разных автомобилей. Хитрый замок не ожидал, видно, настолько простого подхода, и сдался на седьмом ключе.

С трудом Курилов отвалил крышку, тяжёлую, как люк канализации, и задохнулся. Такой повеяло небесно-лесной свежестью, что голова закружилась. Впрочем, у Курилова долго не кружилась. Он умел хорошо тормозить. Изловчился, скользнул босыми ступнями в бочку, где оказалось куда светлее, чем снаружи, и притворил за собой крышку.