– В туалет, мам. Можно?

Она развернулась в сторону лестницы и не успела заметить, что лица ее родителей стали еще мрачнее. Но хуже всего было то, какой обеспокоенной выглядела Оливия, которая стояла за кухонным островком и сжимала руки, словно в молитве.

Надя хотела успокоить ее, но ей нечего было сказать. Она отвернулась.

На стене, по обе стороны лестницы висели десятки фотографий Нади и ее сестры, их взгляды казались осуждающими. Школьные фотографии, танцевальные выступления, неловкие годы ношения брекетов, несколько месяцев в школьной команде поддержки. По всем этим снимкам можно было судить о том, сколько усилий она прикладывала для достижения своих целей, ее постоянное стремление к большим высотам. Не было времени на празднование своих побед, потому что всегда появлялось что-то новое, чего нужно было достичь, что-то лучшее, к чему стремиться.

Многие годы она преследовала главную цель – замужество, и это выматывало ее. А теперь, когда эта цель исчезла – нет, когда Надя вычеркнула ее из своего списка – она не знала, к чему стремилась. Лестница состояла всего лишь из десяти ступенек, а она уже запыхалась.

Ее родители яростно перешептывались на кухне. Зазвонил телефон. Тинкербелл снова начала лаять.

Наконец, она добралась до ванной комнаты в конце коридора и закрыла за собой дверь.

– Ты в полной заднице, – сказала она своему отражению в зеркале.

Черт возьми. Она выглядела ужасно. На носу и подбородке повыскакивали прыщи, и она проклинала вышедшие из-под контроля гормоны, делающие ее еще более несчастной. Ей необходимо было подкрасить ресницы после стольких пролитых прошлым вечером слез, а волосы требовали серьезного ухода.

Это ведь она рассталась с Брэндоном, а не наоборот. Однако у нее не хватило смелости рассказать своим родителям об этом маленьком нюансе. Если бы они встали на его сторону, она бы этого не пережила. Им лучше не знать о том, что на самом деле произошло.

В голове пронеслось воспоминание о том, как она вернулась вчера домой, выжатая как лимон после напряженной трудовой недели и тренировки (потому что хотела выглядеть идеально в день свадьбы). Брэндон сидел за компьютером с…

У Нади перехватило дыхание, и она стала задыхаться.

Она плеснула водой на лицо, но к горлу лишь подступила тошнота. Перед глазами поплыли черные точки. Это было нечто более серьезное, чем просто тревога. Может, у ее случился запоздалый приступ панической атаки, и она не знала, как с ним справиться.

Надя опустила сиденье унитаза, села, опустив голову между колен, и начала делать в меру глубокие вдохи. Не хватало еще только упасть в обморок и устроить еще одну сцену. Она попыталась расслабить плечи, но мышцы были так напряжены, что она не знала, как избавиться от этой скованности.

Брэндон был прав. Она была чересчур напряженной, весьма скучной и довольно предсказуемой.

А она всего лишь пыталась делать все, чего от нее ожидали ее родители, ее парень, ее начальство, общество и весь этот гребаный мир.

Когда же она начала игнорировать свои собственные желания и взялась добиваться того, чего по словам других, она якобы хотела?

И снова нахлынули воспоминания. Она плакала в школьном туалете, а Хани Томас успокаивала ее: «Надя, он – мечта любой девушки. Тот факт, что он хочет вернуть тебя, когда мог бы заполучить любую другую, уже искупает вину за все остальное. Идеальных мужчин не существует…»

Им тогда было по пятнадцать лет, и она уже чувствовала себя неудачницей, потому что Брэндон продолжать вытирать об нее ноги. Но впервые в жизни вместо того, чтобы корить себя за ошибки прошлого, Надя почувствовала прилив сострадания к той девочке, которой она была, к той юной Наде.