– Лена, Лэночка, цветок гор. Приходи на рынок, увидишь, кто такой Гоги, сразу влюбишься. – Рукой изобразил чечеточку, душой пропел: – Где мои семнадцать лет…

Действительно, на рынке Гоги был фигурой, если и не великой, то очень-очень значимой. Через него шло практически все. В связи с этим сложилась ситуация, подложившая под Гогу для начала «банановую кожуру». Хлоп! И вот он пациент ортопедии-хирургии. Радуйся, спасибо скажи, могли и порешить с последующими венками, речами, слезами горя и радости. В конце концов, с оркестром и почестями. Повезло. Голеностоп подлечит и вернется к исполнению своих прямых и очень запутанных обязанностей. Выведет на суперчистую рыночную воду любителей «банановой кожуры». И тогда посмотрим, кто кого.

Только Леночка переключилась с «костей» на «драму», шум-тара-рам в конце коридора произошел. Двое молодых с легкими переломами, полученными в бою с «плохими», расположили вполне законно табуреточку напротив закрытого по выходным буфета. Разложили газетку с закуской типа классик: килька пряного посола и два яйца вкрутую. К рόзливу хотели приступать, тут дефект Касатон (язва нелеченая с отягощающими психику последствиями) приставать начал, шуметь:

– Вы на каком основании?! По какому праву закуску на лицо главного партийно-государственного деятеля шмякнули?! Килькой на ордена-медали капать?! В психушку! Без суда и следствия! Диагноз на лице… налицо, – слегка запнулся, но выправился язвоблюститель.

Парни быстро сообразили, ведь они в основном по «мордам», а тут же «лицо» инкриминируют. Запереть могут по политике, а они лояльны, даже в запое с обостренным похмельным синдромом лояльны. Свои они.

Перевернули быстренько газетку, разложили закусон на огромном носу израильского империалиста захватчика. Политически грамотно расположили. Яичко одно на носу не удержалось, скатилось и накололось на магендавид ихний звездный.

Дефект Касатон остался довольным. Хлопнул махом казацким пятьдесят граммов поднесенных, язву нелеченую простерилизовал, хоть доктор-врач Шнирман и предупреждал в категорических формах. Не верил ему Касатон, не доверял. Кто их знает, всякие случаи бывали. Не мог он целиком, вместе со своим здоровьем, и так трухлявым, шнирманам доверяться.

Инцидент самоутихомирился. Леночка обошла палаты, успокоила, проверила. Опять в книги окунулась, но куда там – Малаховна примчалась. Руками красными машет, громким шепотом отделение сотрясает:

– Во второй нише третьего тупикового прохода Быков Быкову бычит!

Леночка растерялась, потом собралась, хотела было сказать, но опять растерялась. Спросила невпопад:

– А что они однофамильцы?

Малаховна-санитарка екнула, возмущенная непониманием:

– Да какие, едрень фень, однофамильцы? Жена Быкова навестить пришла, как и положено, с фруктами и курочкой. Поели. Он ее будто бы на экскурсию по отделению повел, да то ли не устояли, как в третий тупиковый попали, то ли заранее план запланировали. Теперь реализуют, стараются.

Леночка опять невпопад:

– Так что, раз муж и жена?

– Да как «что»?! – возопила возмущенно-обескураженно санитарка второй категории. – В общественном месте!

Тут Леночка неожиданно проявила:

– Временно, до окончания «отношений», третий тупиковый не считать общественным местом. Вход в проход закрыть!

Малаховна под козырек и организовала преграждающую ленточку с табличкой: «Проход до окончания племенных работ закрыт».

Табличка собрала народ, который живо обсуждал и комментировал. Звуки, доносившиеся из второй ниши, создавали и расцвечивали версии-сплетни для предстоящего полета по миру.

Народ пришлось растолкать по палатам. Через некоторое время счастливая Быкова толкала перед собой кресло-каталку со счастливым Быковым. Нога гипсовая параллельно полу, как нож ледокола, разрезала завистливые взгляды, продвигая корабль счастья.