Что-то щелкнуло у меня в голове. Тусклый солнечный свет, пробивавший тополя, внезапно приобрел зловещий оттенок. Все наполнилось жутким смыслом. Мне многое стало ясно, и это многое пугало. Я была благодарна Мариске за то, что она раскрыла мне глаза на реалии Сент-Огастина. И на возможности, которые откроются за его периметром.

Например, возможность отомстить. Желанная и одновременно заслуженная.

Я пробормотала слова благодарности. За то, что она подтолкнула меня к действиям. Заставила отчаянно мечтать о том, как я отсюда выберусь.

И вот я сижу под мокрым от дождя карнизом. Измученная кошмарами. Ищу утешения в гигантской бутылке водки.

Но я, по крайней мере, свободна, спасибо Мариске. Проклятый сердечный приступ. Как обидно, что она никогда больше не вернется в Амстердам. Когда ее увозили в морг, я поцеловала ее в холодные губы. Она была права: Внешние Гебриды покидают в гробу.

Я не повторю ошибок, приведших меня в Сент-Огастин. Те, кто не помнит прошлого, обречены совершать одни и те же промахи. У тех, кто помнит, промахов может быть намного меньше. У меня впереди много дел. Мне нужно сосредоточиться. Сейчас пойду спать. Вот только допью водку.

Начну с того, что буду снимать трусы перед человеком, который засунул в задницу всю мою жизнь.

Регулярно.

Проснувшись сегодня утром, я вдруг понял, что не могу вспомнить ничего из происходившего два дня назад. Это катастрофа. Как будто огромный нож вонзился мне в сердце. Весь день я провел в оцепенении. Я всегда считал себя дуо. Все вокруг были уверены, что я дуо, как мой отец (а не моно, как мать), – и не я ли, между прочим, был первым учеником каждый год начиная с семи лет? По закону о классовой регистрации (1898) я должен завтра зарегистрироваться в Моно-департаменте. А также сообщить начальнику Кембриджширского отделения полиции, в котором сейчас служу. От моей будущей карьеры останутся жалкие огрызки – в отставку я уйду все тем же простым констеблем. [Для себя: помолчу некоторое время и посмотрю, что из этого выйдет. Как они узнают, что я моно, если я буду держать язык за зубами? Выход есть, я уверен. Все говорят, что в усвоении дневниковой информации моно и дуо равны. Отныне я буду записывать все еще подробнее и внимательно изучать. Вставать еще раньше каждое утро – если постараться, наверняка можно выучивать больше семидесяти процентов. Я не позволю превратить в пар мои мечты и амбиции.]

Дневник Ханса Ричардсона, 1990

13 часов 15 минут до конца дня

Марка Генри Эванса пришлось отпустить, к сожалению. С куда большим удовольствием я захлопнул бы за ним дверь камеры, той, что находится в глубине нашего отделения.

Этот человек мне лгал. От него явственно несло чем-то подозрительным.

Но у меня ничего против него не было. Кроме мутного и бессвязного дневника покойницы, которая путалась с ним, несмотря на какую-то обиду. Тухло-ботоксная, экс-булимическая, просидевшая семнадцать лет в психушке тетка. Которая, по ее словам, открыв в один прекрасный день глаза, обнаружила, что помнит все свое прошлое. Ее дневник никак не тянет на прямую, неопровержимую улику, которой можно пригвоздить Эванса.

Я изучаю расстановку сил на шахматной доске и двигаю вперед белую пешку.

Мужчина лжет. Я ему не верю. Но женщина еще хуже. Нельзя доверять ни единому слову из ее дневника. Факт: белок, ответственный за краткосрочную память, подавляется после двадцати трех лет. Претензии Софии Эйлинг на обладание полной памятью противоречат как науке, так и логике.

Большей нелепости я, кажется, не слыхал никогда в жизни.

Очередь черных, и я двигаю вперед их пешку. Вполне самоубийственный ход.