Не помоги он мне, сейчас бы мерзла на сквозняке. Не то чтобы я так не мерзла, но прекрасно понимала, что мокрой мне бы здесь совсем туго пришлось. Ребенком я была не болезным, дядька выправил да закалил, но даже его уроки не спасли бы меня от переохлаждения.

Зябко поджимая ноги, я дошла до двери, честно попыталась дотянуться до связки ключей — ржавых, длинных и каких-то даже хищных, в неверных отсветах факелов будто бы щерящихся на меня резкими бороздками. Выпачкала рукав в сырую ржавчину — старыми здесь не только ключи были — и ободрала локоть в кровь, когда раздраженно руку из решеточного плена возвращала.

Это можно было считать последней каплей. Я и так многое вытерпела, не сорвалась сразу, потому что понимала, что побег от жениха — серьезная повинность и мне за нее ответ держать предстоит.

Но… не настолько мой проступок был страшным, чтобы меня узницей делать и в темнице запирать!

Я не заслужила!

Пнув проржавелые, как и все здесь, цепи, я больно отбила пальцы о тяжелый железный ошейник и разрыдалась, свалившись на пол рядом с возмущенно звякнувшими кандалами, зловеще вспыхнувшими полустертыми защитными рунами в ответ на мой раздраженный взгляд.

Использовали их в прежние времена, судя по всему, часто, а потом вот забросили… давненько забросили, если быть совсем точной.

Слезы еще не высохли, а я, вытирая нос рукавом (увидели бы нянечки — чувств бы лишились), уже полезла под кровать, смотреть, к чему эти цепи крепились.

Крепились они к внушительному кольцу. Широкому, надежно вбитому в пол…

— Это ты тут, что ли, буянишь? — тоненький, срывающийся на писк голосок меня напугал. Изрядно струхнув, я дернулась, ударилась затылком о кровать, стальную, тяжелую, будто вросшую в камень, и выползала уже осторожно, тихо постанывая, потирая шишку и ругаясь.

Ругалась теми самыми словами, которые дядька не разрешал своим дружинникам при мне вспоминать. Но они о приказе часто забывали, когда воеводы не было рядом, а я исправно запоминала все слова и выражения и даже могла примерно представить, когда и по какому поводу их стоит употреблять.

Смышленая была, что тут говорить. Ну… раньше была. А потом косу отрезала, и все как-то сразу разладилось.

У двери, держась за прутья передними лапками, стояла большая, откормленная белая крыса с длинным шипастым хвостом.

— Ты невоспитанная, да? — спросила она, красные глазки-бусинки смотрели на меня с наглым любопытством.

— Что?

— Воспитанные девки таких слов не знают. Даже когда я в горницу из темного угла выскакиваю, не знают.

— А невоспитанные? — сдавленно спросила я. Сил не было даже на то, чтобы удивляться. Слишком много всего произошло за последние часы. Кривая тропка, Гиблая река, русалки, Водяной… Варвара. И Тугарин, Тугарин, везде Тугарин.

Я слишком устала и не могла найти в себе сил на адекватную реакцию, что должна была бы последовать при встрече с говорящей крысой… В смысле, визжать или падать в обморок я не стала.

— Невоспитанных я еще не видел, — честно призналась крыса… крыс. Потом спохватился и добил меня вежливым: — Но где мои манеры? Позвольте представиться: Мыш.

— Мышь… — повторила я отупело.

— Мышка-норушка, если быть точнее. Но ты, невоспитанная девочка, можешь звать меня Мыш.

— Василиса, — представилась я. Не хотелось просто быть «невоспитанной девочкой», не для того в меня нянюшки знания разного толка вбивали, чтобы крыса, будь она даже мышкой-норушкой, сомневалась в моем воспитании. Я не невоспитанная, просто всесторонне развитая…

Мыш кивнул, дернул носом и решил бросить меня одну в этой темнице.

— Познакомились, а теперь я, пожалуй, пойду.