Конечно, Кош Невмертич! Кто бы сомневался!

Я криво улыбнулась, пока Анчуткин вытащил из несгораемого сейфа свое добрище – какие-то камешки, палочки, коробочки и колбочки, о назначении которых можно было только догадываться.     

- Вот это – петерсит, - взахлеб рассказывал Анчуткин, держа двумя пальцами синий камешек. – Его называют «камень бурь»! Я сейчас его изучаю! Хочу с его помощью приручить молнии. Буду ловить их ладонью, как Кош Невмертич!

- Просто мечта, - уныло поддакнула я, сильно сомневаясь, что кто-то даже при помощи какого-то петерсита сможет повелевать молниями, как ректор.

- Каждый сможет ловить, - убеждал меня Анчуткин, любовно оглядывая камешек. – Я даже мечтать не мог, что получу петерсит! Такие только в Намибии! Синие! Огромная редкость!

Что-то тревожно тенькнуло у меня в голове, и я уставилась на камешек, нахмурившись и припоминая разговор, который слышала в доме на Гагаринской.

- Как ты сказал? – переспросила я. – Из Намибии? И давно он у тебя?

- Неделю, - Анчуткин даже порозовел от удовольствия, что я разделила его интерес к артефакту. – Кош Невмертич выписал специально для нашей лаборатории.

- Слушай, Боря, - я пересказала Анчуткину разговор ректора со скрипучим голосом. - Странное совпадение. Ты не думаешь, что твой отец жив?

Анчуткин слушал меня, приоткрыв рот, и бледнел на глазах, а потом насупился и долго молчал, уставившись на камень.

- Может, ты  что-то не так поняла? - неуверенно спросил он и посмотрел на меня с надеждой.

 Будто ждал, что сейчас я скажу: «Само собой, Боренька! Это мне что-то не то послышалось, и про Намибию у меня в голове нечаянно сложилось – я же только и думаю, что про какую-то Намибию, о которой до этого и слыхом не слыхивала».

- Всё верно поняла, - сказала я резко. – Не хочешь узнать про своего отца – так и скажи.

- Почему, хочу… - забормотал он, опуская глаза.

- Ты говорил, он погиб, а он жив.

- Спрошу у бабушки, - невнятно ответил Анчуткин, и стал распихивать камни и коробочки по полкам сейфа, отвернувшись от меня. – А Щука совсем сдала – на каждом занятии очки теряет…

Он старался перевести тему и уйти от разговора об отце, и я со стуком поставила на стол кружку с чаем.

- Не хочешь говорить – и не надо, - сказала я сухо. – Пошли на занятия, ленты скоро начнутся.

Анчуткин суетливо убрал чайник, выдернул из розеток все шнуры, и мы пошли вниз, спускаясь по запутанным лестницам и проходя узкие коридорчики.

На четвертом этаже в коридор перед нами вынырнул Облачар. Он торопливо семенил короткими ножками, отдувался, хватаясь за сердце и бодро лопотал, рассказывая кому-то:

- Тут у нас лекционные залы… Здесь – по песнопениям… здесь по артефакторике…

И тут в коридор следом за Миляном Марковичем вышел мужчина – огромный, как медведь. Ростом он был точно выше двух метров, и в ширину тоже был метра два. Русые волосы косой волной спадали на лоб, и он по-мальчишески сдул их, оглянувшись на нас. Улыбнулся, кивнул и пошел  за Облачаром, размахивая ручищами – крепкими, с широкими ладонями, на которых я вполне могла бы станцевать.

- А это кто? – спросила я у Анчуткина.

Похоже, за полторы недели, что я пропустила, в «Иве» прибавилось неординарного народа.

- Не знаю, - ошарашено ответил Анчуткин. – Наверное, это наш новый преподаватель по физическому воздействию. Я слышал, Кош Невмертич говорил, что надо преподавателя для магии ближнего боя…

- Что-то мне подсказывает, что дяде-шкафу никакая боевая магия не нужна, - хмыкнула я. – И без неё справится. Ладно, пошли. А то опоздаем.

4. 4

Урок магических песнопений вел декан Слободан Будимирович, и глядя на него – красивого, с русыми кудрями до плеч – я не могла не вспомнить о Елене. Ей нравился Слободан, хотя она никогда об этом не говорила. Но я была уверена, что сестра скучает по нему. А вот скучал ли он? Не похоже. Всё так же улыбался, перекидываясь шутками со студентами, играл ямочками на щеках, смотрел с очаровательным прищуром.