– Так, что-то мне внутренний компас говорит, что мы не туда вышли! – заметил филин. – Или не туда свернули!

– Внутренний что? – спросила василиса, уже видя рубленные избы, покосившиеся крыши среди деревьев и дымки, тянущиеся вверх.

– Жопа сжалась – это называется. Предчувствия, чуйка, – мрачно пояснил филин. – Это – не Красный Посад! До него еще пилить и пилить! Что-то я не помню, чтобы здесь была деревня.

– Да это и не деревня, – заметила василиса. – Это какой-то хутор! Раз, два, три, четыре, пять! Всего пять домов…

– Не было здесь ни хутора, ни деревни! – спорил филин. – Отродясь не было! Какой дурак будет тебе возле дороги в самой гуще леса селиться! Люди селятся там, где побезопасней. И где поляны есть.

На шум голосом из одной избы вышла старушка, присматриваясь к василисе.

– Ну, может, хоть дорогу спросим? Правильно ли идем? – расстроилась василиса, видя, как старуха заметила ее и остановилась на крыльце, как вкопанная.

– Бабушка, – вежливо начала василиса. – Здравия тебе!

– О, и тебе не хворать, девонька, – послышался старушечий голос.

– Это что за место? – спросила василиса, подходя поближе. Где-то пахло едой, заставляя желудок внутри нервно ворочаться.

– Так это же Пригорки! – заметила бабушка, подозрительно присматриваясь. «Пригорки, Пригорки!», – бормотал филин. – «Не помню я Пригорков!».

– А ты че ночью по дороге шастаешь? А? Али нечисть какая? – спросила старуха, присматриваясь.

– Да не нечисть я, а василиса, – устало выдохнула василиса, оглядывая покосившиеся заборы из веток и ветхие избушки, чьи крыши уже успели порасти мхом.

– Василиса, значит? Ну тады заходь! Гостьей будешь! – вздохнула бабка, осматриваясь по сторонам. – Только смотри. Из дому не выходи. До рассвета, чтоб ноги твоей не было на улице! И дальше не ходи, ни к кому не стучи, ни у кого ничего не спрашивай! Ко мне иди. Переночуешь!

– Погоди, ты куда намылилась? – возмутился филин.

– До Посада далеко. Утром пойдем, – выдохнула василиса, пока старушка осматривалась, приоткрыв дверь избы.

Усталость давала о себе знать. И мысль прикорнуть на лавке стала такой заманчивой.

– Неприятности жопой чую я, – на ухо василисе заметил филин. – Ты бы это… Подумала хорошенько!

– Да тише вы! – прошамкала бабка, заводя василису в дом. – Расшумелись, раскричались! Нельзя тут шуметь и кричать!

Старенькая дверь закрылась, а бабка бросилась закрывать ставни.

– Вот и сиди тихо, – послышался голос бабки, когда она зажгла свечку. – К окнам не подходи…

– А я говорил… – заметил филин, ухая и усаживаясь на плече поудобней. – Пригорки… Что за Пригорки?

– Пригорки, – буркнула бабка. – Сидите тихо, а то расшумелись! Не надо, чтобы суседи слышали!

– А что у нас за суседи? – тут же оживился филин, передразнивая бабку, которая засуетилась. Она достала из печи горшок и стала накладывать в деревянную плошку еду, приговаривая: «Жалко девицу, жалко красную. Вон какая молодая еще…».

– Как поешь, так сразу спать! – скомандовала старуха, пока василиса кисло смотрела на кашу. – Как уляжешься – не ворочайся. Лежи тихо. Поняла меня? А утром в путь отправишься! Я тебе гостинчик поутру оставлю. Не серчай. Чем богаты, тем и рады.

Каша была старой, прогорклой, подернутой дымкой плесени. Василиса взяла ложку, поднесла ее к губам и с трудом пережевала. В избе было темно. Горел только огарочек сальной свечи в плошке.

«Бедная бабка, как она тут живет?», – подумала василиса, доедая старую кашу. Пусть каша и была старой и невкусной, но есть хотелось люто.

На улочке было тихо, а василиса посмотрела на холодную, липкую и старую кашу.

– А может, я сейчас пойду? – заметила василиса, видя, как глаза черепа мерцают. Они с филином переглядывались с подозрением глядя на бабку. Василиса пыталась посмотреть вокруг навьим взглядом, но то ли от усталости, то ли от того, что у нее не всегда это получалось, глаза все так же видели темноту.