По выходным являлся комполка со штабом.

  Серьезный мужик – кряжистый. Суровый. Настоящий полковник.

  Командирил уже давно, но ни обелиска на плацу, ни генеральских звездочек на погоны пока не вышло. От вечных мыслей на эту тему имел он суровую складку между бровей, мелкие зубы и сложный взгляд, от которого подчиненные всегда робели и ежились. Даже в бане.

  С рядовым составом связей, понятно, комполка не поддерживал. В либерализм не играл. Парился по-командирски. Никому кроме замполита веником хлестать себя не давал.

  Вот замполит – тот душевный был мужик. Нагрузится. Крякнет. Никогда не забудет. Подойдет, толкнет в бок:

– Угодил! Держи краба!

  В первый раз, не выдержав его радушия, я поскользнулся и снес все шайки с ближайшей лавки.

  Замполит расстроился: "Ослаб советский призывник!" Пригласил к столу. Пригляделся. Решил, что пью я невразумительно, и преподал спецкурс.

  Мастер-класс включал беседу о пользе военной службы, ящик пива и деликатесы в виде корзины раков.

  Когда мы с замполитом все это уплели и выпили, пространство само растворилось во мне без всяких джинов. Спасибо узбекам – снесли в подсобку.

  Там меня откопали подруги Эли. И в ходе невнятной попытки поднять в строй извели всю косметику.

  Морду-то я потом почти сразу смыл. А вот, что с ногтями делать, понять не смог. Пришлось до вечера в кустах отсиживаться.

  Следующую ночь я провел, шлифуя искусство удаления лака с ногтей драчевым напильником.

  Выспаться не удалось. Эля обиделась. Военные сборы неслись к трагической развязке.

  И тут я опять уснул. Наверно, с расстройства.

  Вырос-то на море. Воду любил. Даже дремал в ней порой. Особенно при небольшой качке.

  Баня наша в аккурат на берегу реки примостилась. Это я к тому, что от парной мостки прям до воды проложены были. Чтоб, кто желающий, мог сразу заплыв устроить.

  Вот и полез я. Плюхнулся в реку. Лег на спину. Солнце пригрело. Разморило. И начались сны: о валькирии Эле, ее отце-командире и моем счастливом от них избавлении. И такая радость пришла, что вспенились воды, и вострубили ангелы на небесах. И возликовал я, услышав их трубный зов. И был послан куда подальше…

  Сухогрузы на наших реках попадаются ужасно неуклюжие. Хуже трамваев. Зато гудки у них очень даже громкие. И капитаны в выражениях – сплошные виртуозы. Второй раз от кончины спас меня наш могучий российский язык.

  Матросы от досады метнули в меня спасательный круг, но я увернулся, отплыл подальше. Показал капитану, что он не прав. Тот мне тоже много чего показал и словесно присовокупил. Тормозить не стал. И на том спасибо. Говорю же, неуклюжие у нас сухогрузы.

  Прибился я к берегу. Лег на мостки. И так грустно мне стало! Что ни говори, пережил месячник упущенных возможностей. Из самолета не выпал. Под пароход не попал. Разве что – под каток в юбке… Так ведь тоже без перспектив! Не фарт…

   "Голубой карантин", – одно слово.

ПРО ДИАЛОГ В НЕМЕЦКОЙ ЭЛЕКТРИЧКЕ.

 Лето 95-го в Германии выдалось жарким. Электричка Нюрнберг-Бамберг – медлительной. Мы с другом Лехой глазели в окно и болтали о давешних впечатлениях: Нюрнбергском замке, доме Дюрера, паре пивнушек и воротах собора с колесиком счастья, которое надо куда-то вертеть. То есть в одну сторону – счастье, в другую – деньги. Что хочешь, то и выбирай. Других вариантов в немецкой логике, видимо, нет. И все крутят в сторону денег.

  Короче, едем мы. Глазеем. Беседуем себе потихоньку. По-русски, естественно.

  А напротив в купе старичок попался. Почтенный такой. Подтянутый. На голове три волосины. Зато зубы во рту фарфоровые. Как у голливудских звезд.