– Но я не хочу писать на него заявление! Не грабил он меня!

– А вы почему так уверенны? Ведь вы ничего не помните, поэтому сидите и вспоминайте.

Их содержательный разговор прервала вошедшая Пашка. Под мышкой она держала ворох одежды, в руке старые, поношенные, но ещё приличные на вид «штиблеты».

– Вот примерьте. Да не побрезгуйте всё стираное и чиненое. – Сказала она, укладывая на диван свою ношу.

– А чай где? – Не удержался городовой. – И лимона принеси!

– Да на вас этих лимонов не напастись! Ещё вчера доели последний, а на рынок я не пошла. Денег мне вы не дали! Так попьёте! Вот! – Ответила гордо Прасковья.

– Извините, но чай будет без лимона. Это по недогляду. – Сказал Андрей Васильевич, поправляя небольшие кусочки сахара. – Иди немедленно, видишь человеку надо переодеться.

Прасковья вышла. Кондрашёв первым делом напялил на себя штаны, после рубаху и почувствовал себя более защищённым, чем завернутый в тряпки. Правда, одежка оказалась безнадёжно мала, зато стоптанные штиблеты были почти на размер больше. Пиджачок тоже не подошёл по размеру, и как не старался Серёга одернуть рукава пониже, и уместить свои широкие плечи в пиджак, из этого у него мало что получалось.

– А вы веревочкой то подпоясойтесь, а то не равен час спадут штаны то. – С улыбкой посоветовал полицейский. – Ничего, обомнётся. Присаживайтесь к столу.

Тем временем Пашка внесла два стеклянных стакана в подстаканниках и поставила их на стол. Посмотрев на нелепо выглядевшего Серёгу, она хмыкнула и вышла из комнаты. Присев к столу и взяв в руки подстаканник Кондрашёв, кроме чувства голода и жажды, ещё испытывал нетерпение от встречи со вкусом того времени. Он предчувствовал что чай, будет ароматным, а баранки, приготовленные без консервантов, будут пышные, и свежие. И надо сказать, что ожидания его обманули. Чай хоть и был крепок, но если не считать горечи, ничего хорошего в нём не было. Баранки же были сухи и безвкусны, и единственным их достоинством было, что они легко ломались. Но голод вещь такая, захочешь есть, и лавровый лист за счастье примешь. Кондрашёв налегал на бублики и сахар, да налегал так, что Андрей Васильевич, подвидом что надо наколоть ещё, отодвинул блюдце от Серёги подальше. Пришлось смириться и хлебать чай так.

– Ну как? Полегче стало? – Поинтересовался полицейский. – Вспомнить ничего не удалось?

– Чай хороший, – соврал Серёга, – а вот вспомнить ни как не получается. Не могу понять, как я там очутился.

– А что же тут гадать. Ударили вас по головушке то, и раздели. Крестик, в потёмках сдернули а цепочку впопыхах не заметили. Вот и вернулся этот орёлик за ней. А тут вы взяли и очнулись.

– Но у меня нет шишки на голове, да и крестик я отродясь не носил. – Возразил Кондрашёв. – Вон голова целая.

– У нас бить умеют, – успокоил собеседника городовой. – Видать мешочком с песком дали по темечку, и всё, гуляй.

Их задушевную беседу прервало появление Ивана Яковлевича. Стражник вломился помещение громко топая сапогами. Он вошел в комнату, снял фуражку, вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

– Всё, доставил. – Сказал он, беря маленький кусочек сахара и закидывая его себе в рот. – Вам велено доставить потерпевшего в управу самолично и немедленно. Там вроде разобрались уже.

Стражник сел на диван и принялся стаскивать сапоги.

– Яковлевич! Ну, не здесь же! Видишь, люди чай пьют! – Возмутился городовой.

– Так, я вам не помешаю. Ноги все стоптал. Видать портянка завернулась. – Ответил Иван Яковлевич, ловко перематывая влажную портянку. После этого, он ловко вбил ногу в сапог, и уселся к столу.