В жизни он оказался обаятельным улыбчивым господином, в твидовом костюме, мягко поглядывающим на вас умными глазами через толстые стекла очков. Знакомство случилось в корпусе «Мосфильма», в единственном на студии кривом коридоре, где сразу же образовались две пробки из улыбчивых людей с бумажками: редакторов, режиссеров, еще не утвержденных на роли актеров, ласково поглядывавших на Андрея в ожидании новой музыки, что ли (здесь же, в этом коридоре, в этом повороте, немедленно, ну пожалуйста…). А рядом всегда жила его жена Наташа. Им вместе очень подходит месяц апрель, солнечная сторона улицы, наша встреча на углу (они выходят, я тоже выворачиваю – и вот радость!). В такой ситуации он обязательно становился так, чтобы солнце грело вам спину, а себе брал меньше, умел уступать.

В дирижерской комнате Большого зала Филармонии. Начало 1980-х

И никто не умел так красиво молчать…

Андрей Петров – это никаких рукомаханий, ссор, выяснения отношений. Потому-то все его так любили. Мы дружили с ним и его семьей, которая сама по себе была какой-то цитатой из красивых времен… Встречались. Но сейчас от этого сохранилось лишь ощущение рассыпавшихся разноцветных камушков мозаики.

В этой рассыпанной мозаике есть синий камушек, который подошел бы нашей встрече в Тбилиси. Есть серый и жемчужный с розовым оттенком, дивный цвет Ленинграда, – это наши встречи в его родном городе. Кино и театральные дела часто приводили меня в Союз композиторов Ленинграда: мраморные лестницы, а наверху улыбка Андрея.

Как-то в спешке лохматый друг-художник, тоже в Ленинграде, рассказал мне о семи мышцах лица, из которых производятся все физиономические выражения. Три справа, три слева, а одна на носу – для морщинок. «Всего Шекспира сыграешь! – убеждал друг. – Весь ЖЭК у тебя в руках!» Какие мышцы участвовали в приветливой улыбке Андрея Петрова, я не знаю, это осталось для меня тайной. Но Петров все-таки оставил нам разгадку – свою музыку. Она улыбалась, эта музыка, она улыбалась и весело и печально, и сердилась, и прощала.

Когда говоришь об Андрее Петрове, то невольно сразу же возникает ощущение удивительно обаятельного, приветливого и сердечного человека. Такое чувство возникло у меня при первом же знакомстве с ним очень много лет назад.

Это был 1967 год. Только что открылся Большой концертный зал «Октябрьский», и я ассистировал режиссеру Роману Иринарховичу Тихомирову на постановке одного из первых правительственных концертов. В программу входило и какое-то произведение Андрея Петрова. В день репетиции вхожу я в гримерку и вижу – стоит человек, которого я знаю по фотографиям. И он, заикаясь, начинает что-то мне говорить. Я отвечаю, но вдруг ловлю себя на том, что начинаю говорить в его манере – заикаясь. И чем больше я говорю, тем внимательней он рассматривает меня, словно размышляя – дразнится этот паразит или он действительно тоже заика. В какой-то момент я спохватился, понимая, что он меня изучает, и перешел на нормальную речь. А он сделал вид, что не заметил. Только спустя несколько лет, когда мы с ним сидели и выпивали по рюмке, он вспомнил этот случай и признался: ему показалось, что я стал над ним издеваться, просто дразнить его. Тут мне пришлось ему объяснить одну свою психологическую особенность: когда я вижу перед собой знаменитого человека, то в общении с ним волей-неволей впадаю в стилистику его поведения.

Другая очень памятная история, связанная с Андреем Петровым, случилась в Одессе. Я поставил там его оперу «Петр Первый», и Андрей Павлович приехал на премьерный показ. А вокруг этой премьеры обстановка была довольно непростая.