И из этого исходит следующий факт: здесь не нужно было ни с кем общаться. И уж тем более с кем-то дружить. Здешние обитатели существуют по принципу «каждый сам по себе» и меня это вполне устраивало. С одной стороны существовать… да, именно существовать здесь в одиночку было поначалу невыносимо. Из-за нехватки нормального общения с нормальными людьми тебя постоянно отбрасывало в прошлое, где это все осталось. И если на свете существует подобный вид пыток человека, что ж…он самый действенный. Физическая боль забудется сразу же, как срастутся кости и заживут порезы. А вот душевная боль будет тебя терзать пока ты дышишь. Ведь не найдется искуснее палача, чем ты сам.

Как я спасаюсь от этого? Я не нашла лучшего способа, чем стать одной из тех, кто меня окружает последние полгода. Я, как и они, ухожу в другую реальность, где мне хорошо. Правда, здесь я не мечтаю, ничего не вспоминаю и уж тем более ничего не планирую. Просто плыву по течению дней, лишь изредка отмечая, что пейзаж за окнами больницы меняется в зависимости от наступившего месяца. Однако появление Егора кардинально все меняло. Он выдернул меня из этого спокойствия и заставил вступить в спор с самой собой. Одна половина меня встрепыхнулась, почуяв свободу и возможность найти и отомстить тому, кто повинен во всем этом ужасе. А вторая половина меня…она боится. Она запуганно сжалась и умоляет не связываться вновь с тем кошмаром.

– Домовая, шевелись, – подгоняет меня Стасик и снова с хлюпаньем втягивает сопли. И смотрит при этом на меня, как грязь, которую ему нужно выковырять из этого места, а руки марать не хочется. В этом его огромный минус – он считает себя королем этой больницы. И позволяет себе издеваться над пациентами, когда все врачи уходят по домам. Я слышу скулеж бедолаг по ночам, а за ним постоянно следует гадкий смешок этого имбецила. Потому что знает, никто жаловаться не станет. А очередной синяк на теле пациента можно всегда списать на неуклюжесть или на другого больного.

– Знаешь, Стас, – смотрю на него, – когда я отсюда выйду, то пришлю тебе месячный запас капель для носа и столько же жидкости для ополаскивания рта. Без них ты просто омерзителен.

– Знаешь, я может быть бы и обиделся, – он наклоняется ближе и говорит так тихо, чтобы слышала только я и при этом обдавая меня своим несвежим дыханием, – но мы оба прекрасно понимаем, что ты попала сюда надолго. И для меня будет честью сделать так, чтобы ты это время запомнила на всю оставшуюся жизнь.

– Стасик, ты же читал мое дело? – прищуриваюсь. – О, я думаю, что да. И ты в курсе, почему я здесь сижу. Так скажи мне, если я перерезала всех своих родных… разве у меня может дрогнуть рука по отношению к какому-то медбрату?

Я вижу, как дернулся его кадык и как в глазах промелькнул небольшое, но опасение. Но он пытается не выдать себя и отходит на шаг назад:

– Покажи руки.

– Серьезно? – хмыкаю. – Отсюда я ничего не могу вынести, я ведь даже рисую восковыми карандашами для малышей.

– Руки, Домовая, – требует он и я подчиняюсь, поднимая руки и показывая, что у меня ничего нет ни в ладонях, ни подмышками. Он обходит меня по кругу и останавливается за моей спиной, грубо подталкивая в предплечье. – Шагай вперед и чтоб без выкрутасов.

С одной стороны, хорошо, что он идет позади и не видит моего лица. Потому что я не радуюсь его страху. Я не кайфую от того, что меня считают убийцей. Я едва сдерживаю слезы. Ведь мне пришлось впервые вслух произнести то, в чем меня обвинили.

Но я не убивала родных…

Я не успела их спасти.

– Вы же понимаете всю ответственность? – сначала слышится немного истеричный голос заведующей это больницы, а затем в поле зрения появляется и она, и Егор.