Леопольд Окулицкий, соглашавшийся, что он был главным «мотором» принятия решения о восстании, выдвигал девять причин, почему его следовало провести. Правда, перечислял он причины летом 1945 г. на Лубянке, когда его карьера закончилась, а адресатом собственноручных показаний был Л. Берия. Причины разнородны. Первая и главная – вопрос о власти в Варшаве, в Польше, и опасение, что в противном случае свое слово мог сказать люд столицы Польши. Он считал, что господствовавшие в городе антигитлеровские настроения могли привести к тому, что восстание вспыхнуло бы стихийно, тогда АК не имела бы не него никакого влияния. (Весной 1944г. анализ ситуации, сделанный руководством АК, определил, что ряды ППР растут быстрее, чем «лондонские». И что при отсутствии у АК активности и радикальных социальных лозунгов – массы в момент освобождения пойдут за ППР.)

Взрывоопасную ситуацию в городе признавали и связные ППР —Армии людовой Ева и Елена (М. Бальцежек и Е. Яворская), переплывшие 10 сентября 1944 г. на правый берег Вислы. Подогревалась она и приказом гитлеровцев от 27 июля о мобилизации 100 тыс. мужчин на строительство укреплений, который был проигнорирован населением. Сталин даже впоследствии решил, что это основной посыл идти на баррикады: все равно погибать пришлось бы от пуль гитлеровцев. Как сообщили Ева и Елена, в конце июля все считали, что освобождение Варшавы наступит скоро. Военные организации объявили боевую готовность.

Окулицкий утверждал, что в ответ на обвинение АК Советским Союзом в бездействии нужен был поступок, иначе советские обвинения в глазах мира получили бы основание и подтверждение.«Важнейшим центром АК была Варшава», и там надо было дать бой. Среди причин он даже нашел такую, что восстание – помощь РККА. Командующий АК Бур-Коморовский не согласен с теорией стихийности и какого-либо влияния призывов московского радио (27 и 29 июля). По словам Бура в интервью 1965 г., они не оказали никакого воздействия на принятие решения и служили только доказательством серьезности намерения Советов взять Варшаву. К тому же о передачах московского радио в Варшаве узнали в середине августа, через две недели после их выхода в эфир. И узнали из Лондона. Бур подчеркивал дисциплину АК: восстание было начато по приказу и закончено по приказу, никакой стихийности не было и быть не могло. Уточняя позицию АК, английский историк польского происхождения Я.М.Чехановский, мальчишкой участвовавший в восстании, при Я. К. Заводном задал Буру вопрос, что бы стало, если бы генерал К. Соснковский запретил восстание в Варшаве. Ответ: «То мы бы его не начали. Приказ был бы выполнен. Никакой спонтанности»/185/. А если бы к восстанию призвал Берлинг, то они бы его «парализовали» – обещал Бур Миколайчику. О том же – верности приказам и их беспрекословному исполнению— говорили Заводному работники штаба АК более низкого ранга. Подобное утверждал и Пельчинский, призывы советского радио (фактически – Радиостанции им. Костюшко СПП) не оказали никакого влияния. Тем более что все принципиальные решения были приняты до этих призывов. Он вспоминал, что уже 25 июля «Бур разговаривал с делегатом правительства, со мной (т. е. Пельчинским – В. П.) и Окулицким, что Варшава должна быть освобождена польскими руками».

Мемуаристы из АК избегают упоминания о том, что немецкое командование демонстративно провело танковые колонны через Варшаву на фронт. Или противоречат сами себе. Так, Пужак в мемуарах, опубликованных на Западе, вспоминал, что 1 августа в 15 часов он, Бур и Пельчинский стояли на крыше своей «ставки» и пытались «визуально» и «акустически» выяснить, что происходит в городе. Железобетонные стены фабрики Камлера не пропускали радиоволн (что привело к смене квартиры), а связные не появлялись. Их насторожила тишина с ночи, отсутствие звуков сражения. Рассуждали, что это: слом советского наступления? Это не помешало Пужаку впоследствии, обвиняя Красную армию, утверждать, что она сознательно задержала наступление и фронт затих после начала восстания/186/.