Уютно разместилась деревня на берегах шустрой речки Урьки. Не широка речушка – сажень десять от берега до берега, а как разольётся по весне – так будто и впрямь река! Две улицы тянулись по обоим её берегам. С одной стороны деревня прижималась к косогорам, покрытым берёзовыми перелесками, а с другой – уходила в степь, в разнотравье. Обе улицы имели застройки добротные, всё больше пятистенки да крестовые дома из толстых лиственничных брёвен. А наличники да узоры на воротах – это уж у кого краше! Каждый хозяин с любовью вырезал да выпиливал, порой и мастеров нанимали, но чаще справлялись сами. Как говорили старые люди, коли с любовью да душой сделано, так и житься будет хорошо да любо.

На краю улицы, что ближе к косогору, почти у самой околицы стояла небольшая изба без лишних украс, но ладно когда-то поставленная, аккуратно и с любовью. Время пощадило её, и она весело смотрела своими окнами вдоль улицы. А жил в этой избе старый дед Иван. Колдуном местным считался. Травы разные знал, людей лечить брался. Но нраву был весёлого да и выпить не дурак. Так что если и не получилось чего, отболтается – обиду никто не таил. И не боялся его никто. А что колдуном звали, так то, больше в шутку, да в память о его жене – покойнице. Вот та точно колдовкой была. И порчу могла напустить, и падёж на скот. Ну и лечила, конечно. А красавица была писаная. Любил её Иван пуще света белого. И по травы с ней ходил, и в лечении помогал – так и научился кое-чему. Да померла колдовка, молодой совсем померла.

В грозу дело было. Кругом всё грохотало, сверкало, дождь лил как из ведра. А она в одной нательной рубахе, с распущенными волосами выскочила во двор, да давай смеяться и по двору бегать. А потом упала и затихла. Иван бросился к ней, а она не дышит. Глазами неподвижными в небо смотрит и улыбка на губах…. Взялся он её трясти, к себе прижимать, целовать – всё без толку. И взвыл Иван нечеловеческим голосом…

Давно это было. Долго горевал, пил Иван. Да верно люди говорят – время лечит. Постепенно успокоился. Но про женитьбу даже слышать не хотел. Так и жил на краю села один, пока в прошлую осень не появилась в его доме Марфа.

Дед Иван стоял на крыльце. Солнце садилось за крышу соседнего дома. Холодный осенний ветер лениво, но настойчиво лез под душегрейку.

– Идри твою корень! – незлобно выругался старик.

Он сегодня был трезв. Да и то, проснулся среди ночи от какого-то предчувствия. И вот целый день шатается из угла в угол, места себе не находит. Заняться ничем не может, руки не слушаются. Он сел на крыльцо, закурил самокрутку. Старый пёс подошёл, ткнул теплой мордой в колени.

– Что, старый, жив ещё? – Иван потрепал пса.

Тот благодарно лизнул хозяину руку.

– Ну-ну! Без нежностей! – отпихнул собаку старик. – Вот, псина, какие дела. Живём мы с тобой, как два старых пня, никому не нужны. Ни себе, ни людям. Вот была бы жива моя Машенька, так и счастье было бы живо. Может детки бы народились. Весело было бы. Эх! – и на глазах Ивана появились слёзы…

Вдруг пёс навострил уши и поплёлся к калитке. Оглянулся на хозяина, несколько раз гавкнул и завилял хвостом.

– Совсем рехнулся, старый. Ну, кто там может быть?

Но пёс стоял у калитки и незлобно лаял.

– Эх, зараза, нет тебе покоя, да и мне не даёшь, – Иван, кряхтя, поковылял к воротам.

Калитка со скрипом отворилась.

– Свят, свят! – закрестился Иван, отступая во двор. Ноги стали, как ватные. – Мария! Машенька! – прошептал он, оседая в грязь.

– Здравствуйте! – и девушка смело шагнула во двор. – Что с вами, дядя Иван?

Тот очумело смотрел на девушку, мотал головой, но ничего сказать не мог.