– Мама… – последнее, что успел сказать мальчишка, падая лицом вниз…

В тот вечер из трехсот измученных солдат в живых осталось меньше сотни.

– Кого вы мне шлёте? – орал в трубку новый командир «Москвы». – Они совершенно не обучены! Дайте мне нормальных бойцов и снарядов! Дайте снарядов! Мне нечем давить огневые точки!

Вскоре, так и не добившись успехов на своём участке, ввиду больших потерь оперативная группа «Москва» была расформирована. Полковой комиссар Воронов вернулся в штаб дивизии, полковник Кононыкин ушёл на повышение. К этому времени немцы сумели пробить коридор, связывающий с Большой землей, и необходимость захвата станции отпала. Начались позиционные бои.

Через год, когда ситуация на фронте изменилась, гитлеровцы ушли из этих мест, избегая нового окружения. Весной, когда снег сошёл, вернувшиеся из лесов и эвакуации редкие жители принялись стаскивать сотни убитых солдат, лежащих пластами, в огромные ямы, которые гордо именуются братскими могилами. Укрывая тряпками лицо, чтобы хоть как-то уменьшить висящую над полем боя вонь от гниющей плоти, трупы цепляли баграми и волокли прямо по земле к телеге, нагрузив которую принимались руками толкать к месту погребения. Единственная хромая лошадь, брошенная немцами при отступлении, категорически не хотела даже ступать на залитую кровью землю, сколько ни лупил её палкой старый Кузьма. Поэтому и пришлось бабам с ребятишками самим катать скорбную повозку. Большая часть тел сгнила настолько, что при попытке сдернуть с места туловище рассыпалось, обнажая тысячи копошащихся в нем червей. И тогда убитого грузили по частям. Кто руку забросит, кто ногу, кто голову…

Очистив поле и саму деревню, жители дальше не пошли, начиналась посевная, от которой зависела их дальнейшая жизнь. Из райцентра привезли немного зерна, семенной картошки, и люди, впрягаясь в плуги, принялись ворошить изрытую воронками землю, попутно собирая неразорвавшиеся мины, снаряды, крупные осколки и человеческие останки.

На западе гремели бои, погибали люди, а здесь наступала тяжёлая мирная жизнь.

А где-то далеко под Саратовом, в небольшой деревенской избе, читая сухие канцелярские строчки, плакала мама, всё ещё не веря, что единственный сынок Петенька больше никогда не вернётся домой…

Тусклая лампа едва освещала большую палатку, отбросив сумрачную темноту от центра, где стоял видавший виды потрепанный стол. За хлипкой брезентовой стенкой гулял ветер, яркое солнце не спеша катилось по голубому небу, то и дело прячась за бегущими на восток пушистыми облаками. Здесь же, внутри, тяжёлый воздух, пропахший потом, табаком, сыростью, давно не стиранными носками, неприятно ударял в нос любого, кто входил с улицы.

Сидевшие за столиком двое мужчин в грязной камуфляжной форме не спеша курили, то и дело бросая друг на друга уставшие взгляды.

Один из них, Павел, худощавый небритый блондин, выпустил струю сизого дыма, затушил сигарету и бросил окурок в банку из-под тушёнки. Затем кивнул собеседнику, на плечах которого виднелись маленькие зеленые капитанские звёзды:

– У родителей давно был?

– Полгода назад, в отпуске, – ответил тот, протерев рукой короткие засаленные волосы на правом виске, где проступала седина, столь несвойственная возрасту этого мужчины. – А ты своих когда навещал?

– В марте.

– Как они?

– Мама держится, у отца давление скачет. Особенно в жару или когда разволнуется.

– Да уж, – капитан вздохнул, – старость не в радость. Ещё неизвестно, какие мы будем в таком возрасте.

– Ходил к лесу, возле которого раньше карасей ловили? – Павел растянул тонкие губы в улыбке, наполнив душу приятными детскими воспоминаниями.