Ближе к утру батальоны стали выдвигаться к месту атаки, но попали под внезапный сильный обстрел, не успев развернуться из маршевых колонн. Казалось, смерть была везде. Вокруг горело, взрывалось, падали солдаты. Впервые Петя увидел убитых людей. Их было много, под холодным светом взлетающих ракет тела напоминали грязные снежные сугробы, лежащие вразнобой, среди дымящихся воронок и пятен черной крови, которая тут же замерзала на холоде, превращаясь в лёд.

Пётр, как и многие другие, растерявшись, не смог сделать ни одного выстрела в этом аду. Да и куда стрелять, тоже было непонятно.

Чтобы не быть окончательно уничтоженным, их батальон отошёл, потеряв связь со штабом бригады и другими подразделениями. Её удалось наладить только через два дня случайно, когда комбат решил возвращаться к своим. Так началась дорога домой, через вражеские засады, мимо стреляющих деревень.

Кое-как собрав часть бригады, Василенко приказал наступать на Лычково вдоль железной дороги, однако в последнюю минуту скомандовал отбой, прекрасно осознавая, что измождённые, замёрзшие, голодные люди не в состоянии подавить немецкие пулемёты.

И снова марш, прямо через насыпь мимо немецких дзотов, с потерей десятков человек. Петя видел, что уставшие люди бессмысленно слушали слова командиров и, как стадо баранов, кивнув головой, шли дальше, чтобы через несколько метров упасть сражёнными пулей. Так погиб Иван. В этой неразберихе Василенко был тяжело ранен в голову и его тащили на руках, как и некоторых других, но большая часть раненых осталась умирать на снегу.

Просочившись болотами мимо последних немецких укреплений, остатки воздушно-десантной бригады утром вышли в деревню Лонна, куда вскоре прибыл Воронов.

– Готовьтесь к атаке! – Воронов прошёлся вдоль строя. – И только попробуйте мне не взять станцию!

– Товарищ комиссар, – подал голос комбат, – бойцы небоеспособны. Нам бы отдохнуть малость, перевязать раны. У меня ни одного здорового: кто ранен, кто обморожен.

– Кровью позор смоете! Разрешаю оставить только неходячих.

Вечером раздалась команда, и шатающиеся от усталости люди пошли вперёд, проваливаясь в глубокий снег, стараясь не наступать на тех, кто уже сложил голову на этом поле.

Подпустив цепь красноармейцев поближе, немцы завесили небо осветительными ракетами. Пулемётчики открыли шквальный огонь, наполнив воздух пороховым дымом, огнями выстрелов, криками, стонами. Для них, сидящих на возвышении, бредущие по открытой местности люди были хорошей мишенью.

– Ганс, – первый номер дзота вставил новую ленту, – почему они прут, не пригибаясь?

– Не знаю, – ответил напарник. – Видимо, таким способом хотят добиться, чтобы у нас закончились патроны. Пли на нервы действуют. А может, командирам просто некуда девать солдат.

Вмажь по той группке – что-то близко подошли. – Он ткнул пальцем в левый сектор обстрела.

– Яволь, – кивнул Ганс, поворачивая горячий ствол оружия.

Тяжело дыша, Пётр медленно шёл на немецкий дзот. Где-то глубоко в сознании понимал, что нужно упасть, пригнуться, двигаться перебежками, а то и вовсе ползком, не подставляя себя под пули. Но усталость апатией задавала инстинкт самосохранения, затупила чувство опасности. И оставалось лишь покорно идти вперёд, борясь с ноющей болью в ногах.

Внезапно сильным ударом обожгло левый бок. Пуля, пробив тощее тело солдата, прошила грудную клетку, пролетела ещё немножко и упала в снег, растапливая его под собой. Петя охнул, схватился за рану, чувствуя, как становится мокрым от крови давно не стиранное нижнее белье. По инерции сделал несколько шагов, но голова начала кружиться от потока накатившей слабости, следом за которым пришёл жар.