Палашов подсел к Марье Антоновне на кровать рядом с тем местом, где сидела девушка. Он посмотрел на женщину, глаза её были опущены в пол. Она продолжала молчать.

– Скажите мне что-нибудь, пожалуйста, – его голос опять прогремел в этом доме, как гром среди ясного неба.

Она посмотрела на него мокрыми карими глазами и спокойно сказала:

– Я прочитала, подписала. Дневник тоже прочла. Словно свиделась с ним, поговорила. Не могу привыкнуть, что его больше нет. Я вам даю его дневник. Лично вам. Не как следователю, а как человеку. Только верните потом. Письма вам дать?

– Спасибо за доверие. Разве что конверт, на случай, если придётся вызвать Круглова.

Он взял её за руку, начал, глядя на руку, тёмную от солнца, сухую от ветра, земли и воды, холодную от долго времяпрепровождения без движения:

– Марья Антоновна, я хочу предложить вам помощь. Я вижу, вам не на кого особо рассчитывать. Давайте я договорюсь в церкви об отпевании. Закажу автобус, который привезёт его сюда. Вы его здесь похороните?

Он посмотрел ей в лицо и увидел удивление и благодарность.

– Да, конечно. Рядом с бабушкой и прабабушкой.

– И ещё… Позвольте дать вам немного денег.

– Подождите… Но у вас же зарплата, наверное, маленькая.

– Прошу вас. Это неважно. У меня нет семьи, которую надо содержать.

– И у меня нет.

Она отвела глаза. Он отпустил её руку, привстал, пальцы выудили кошелёк.

– Здесь немного… – Он достал стопочку тысячных купюр.

– Мне так неловко…

– Мне тоже… Пожалуйста…

– Мне Мила сказала про вас, что вы хороший человек.

Марья Антоновна взяла деньги и отошла к столу.

– Да вы что? Она ведь меня совсем не знает.

Женщина положила деньги, взяла синий блокнот и листы бумаги, лежащие там.

– Необязательно знать. Можно просто почувствовать. Помните, как в поговорке: рыбак рыбака видит издалека? – Она подошла и снова села на кровать, держа в руках блокнот и листы. Затем продолжила: – Мила обещала мне помочь с продуктами и поминками. Она поговорит с мамой и, если понадобится, с папой.

– Да. Стол – это женское дело. Её папа тоже запросто поможет, я думаю, если, конечно, она его попросит.

– Ваня же скопил немного денег. Он, правда, не думал, что копит на последний свой путь.

На глаза ей снова навернулась слеза.

– Можно я вас обниму?

Она покосилась на него, но ничего не сказала. Тогда он встал перед ней на колени и сгрёб её вместе со всем, что у неё было в руках.

– Вы напоминаете мне мою мать, – сказал он тихо, надеясь, что она не расслышит, не поймёт.

Но она всё слышала. Он держал её в объятьях секунд пять, не больше. Потом поднялся, забрал из её рук помятые листы и блокнот.

– Блин, у вас же нет телефона! – Он почесал затылок. – Я приеду сообщить вам, когда состоятся похороны. Есть кому вырыть могилу?

– Я не знаю. Я спрошу.

– Если не найдёте никого, позвоните мне. Мой телефон у вас есть. Дайте клочок бумажки, я вам дам ещё домашний. Если вы меня не застанете ни дома, ни на работе, – а такое запросто может быть, – оставьте мне через кого-нибудь на работе сообщение.

– Евгений… Я хочу у вас спросить: много ему дадут?

– Глухову? Думаю, лет пять. По четырём статьям: побои, незаконное лишение свободы, половое сношение с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста, заведомо ложные показания. Если ещё что-нибудь не вскроется, конечно. Вам, наверное, покажется это наказание слишком лёгким…

– Господи, неужели ж он Олесю?.. Не знаю, как и сказать?

– Да. Вам Мила рассказала всё?

Вместо ответа Марья Антоновна тяжело вздохнула.

– Кажется мне, я могла предотвратить все эти безобразия.

Палашов в удивлении изогнул бровь.

– Это каким же образом?