– Скажите честно, почётный Граф Алукард, Вы убили почётного катарского гражданина?

– Богом клянусь, Аллах мне свидетель, что нет! Я пил Мэри…

– Этот факт мы уже установили. Расскажите, как Вы осуществили взрыв?

– Я ничего не осуществлял, я пришёл выпить Мэри и немного перебрал…

– И? Вы испытывали чувство вины?

– Да, мне было стыдно, что после длительной борьбы с вредными привычками я снова…

– Вы страдали кровоголизмом?

– Увы.

– Это побудило Вас к убийству?

Мне было нечего им сказать. Убийцей я не был, и мстителем уж точно не являлся. Никаких доказательств и свидетелей. Я жалел, что Мэри уже мертва и не может ничего им сообщить, как и камеры слежения. Никаких попыток навредить вампиру и мотивов его убить не существовало, как и противопоказаний против меня. Они понимали, что ошиблись. Но сам факт возможности смерти вампира будоражил и страшил их настолько, что они были готовы вырвать из меня любое признание. Пусть даже ложное, но соответствующее их назойливой идее узнать правду. Я находился в таком шоке, что до конца не осознавал, в какую передрягу меня втянула судьба и какие последствия будут преследовать меня до конца этой жизни. Я не думал ни о чем, кроме Мэри. Инстинкты выживания переполняли мои извилины больше, чем здравый смысл. Словно какой-то человечишка, низшее создание, червь – я боялся неизвестности и даже смерти. Это было глупо, ведь вампиры не умирают уже столько лет, но об этом позже. Я скрючился от страха в этой кунсткамере пыток, потеряв надежду. Консул ушел прочь, так и не получив ожидаемого ответа. Тюремщики снова двинулись ко мне, прижали к стене и сняли наручники.

Да, меня отпустили. Даже предложили стаканчик второго позитивного. Вкус был такой, словно эту кровь собрали в немытой ржавом ведре, но мне было все равно. Каждая капля, проникая в мой иссохший желудок, восстанавливала силы и сращивала кости. Я выглядел так же помято, но то чувство безысходности, которое я испытывал все это время, стало покидать моё тело. Раны затягивались, ноющие клыки, как и прежде, ощущали тягу к безумию и желание поохотиться на какую-нибудь стройную девчонку. Здесь мне больше делать нечего – чао какао! Я пошёл прочь и, едва покинув здание городской эмиграционной тюрьмы, вышел на улицу. Сумеречный вечер и сорокаградусная жара ударили мне в лицо духотой. Я застыл на месте. Впереди простирался пустырь, чуть дальше начиналась Доха. Сотни такси, стоящие рядами и ожидающие дураков вроде меня, парились от жары, открыв настежь двери салонов. Я двинулся вперёд, но никто не побежал мне навстречу. Чертовы людишки! Вы для нас лишь обслуга и дань природы, которая уступила своё господство над всем сущим вампирам, властвующим над душами смертных. Клянусь, будь я у себя на родине, я бы отвинтил каждому глотку и иссушил бы Ваши тела до последней капли. Но, увы, мы не в Брашове, и мне более не хочется нарушать священный Рамадан у всех на виду. Запакуют ведь на месте и снова заставят пукать в той мерзкой и грязной камере, составляя компанию навечно осуждённому одноглазому Шизоглазу Хмури. Кстати, я мог бы поинтересоваться, за что этот бедолага сидит, но счёл себя избранным распятым Христом, не задающим подобные вопросы разбойникам по правую и левую сторону. Я мученик – воскресший и оживший, стою и выбираю такси. Толстые арабы боязливо поглядывали на меня, почётного гражданина Румынии, в то время как сами они были обыкновенной человечинкой. Хотелось пить.

Я подошёл к самому первому такси и стал торговаться. Правда, он по-английски не бум-бум, и я тоже, но важно было не то, сколько он хочет вытрясти из меня, а как быстро я смогу присесть и расслабить свои булочки. Давай, включай радио и не спеши давить на газ. Двери захлопнулись, и я удачно оказался на заднем сидении. В зеркале заднего вида отражалась тюрьма, и я лишь на секунду поймал себя на мысли, что вижу её не в последний раз. И тут же мои клыки вцепились в шею водителю, не успевшему даже одеть ремень безопасности. Его потная голова откинулась влево, и я жадно сосал подозрительно сладкую жидкость. Что ты ешь, Харрибо? Сколько тебе лет? Машины, стоящие рядом, тут же стали поспешно удирать со стоянки, оставив лишь нас. Если бы эти болваны не были такими глазастыми, я бы выпил до дна сладкого мальчика и, оставив его бездыханное тело, пересел бы в салон к другому. Но, увы, они оказались смекалистыми. Поймать бы их и выпотрошить. Но нельзя, нельзя в Рамадан проливать кровь кроликов.