– Никто не может со мной вот так.

– Думаешь ворваться к несчастному и набить морду?

Анатоль чешет небритую щёку и неуверенно кивает.

– Кино и немцы, – со вздохом отзывается жена.

– У тебя идеи лучше? – с вызовом бросает Анатоль.

– Чудес не бывает. Разве ж так надо?

Глава 7. Так, мол, и так

Утром Кашкин просыпается без будильника. Просто открывает глаза – и всё. И не понимает, как настало утро. Не помнит, как уснул после разговора с Олегом, прямо в одежде, на диване, без одеяла.

Он лежит на спине, и взгляд его падает на стену с приколотыми рисунками Лизы. Яркие рисунки цветными карандашами. Утренняя серость диссонирует с ними, и если бы не эти радужные каракули, Кашкин бы точно сошёл сейчас с ума.

Он лежит и рассматривает рисунки. Что может рисовать трёхлетний ребёнок: лес, деревья, цветы. Птиц. Солнце. А вот этот рисунок он запомнил особо.

– Как он называется, доча?

– Дождик, – она трогает пальчиком накаляканную тучку. – За окном шёл дождик, и я его нарисовала.

На тучке сидит человечек, олицетворяющий, по всей видимости, природные осадки – в зелёных сапогах и широкополой мушкетёрской шляпе. Она с усердием добавляет к рисунку новые штрихи и напевает:

Дождик на облачке сидит

И оттуда капаи-и-и-ит

У неё нет любимого цвета. Все цвета любит. И рисунки у неё получаются красочные и радостные. Вся в отца, тоже любит рисовать. Жаль только, карандаши часто ломаются, и тогда она просит папу поточить. И папа точит, с удовольствием точит ей цветные карандаши. Даже не сломанные, а просто затупившиеся за день. Своей удивительной точилкой точит. Чтобы утром, когда Лиза проснётся, карандаши были готовы.

– Это тебе гномики по ночам точат карандаши, – объясняет он. – Им очень нравится, как ты рисуешь.

И Лиза во все глаза смотрит на него. И улыбается. Так улыбаться может только ребёнок, который верит в чудо. Хотя она никогда и не видела гномиков. Но раз они точат ночью карандаши, значит, существуют, правда же? Не станет же папа её обманывать. И Лиза верит. Ведь верить можно и в то, что не обязательно правда. А иногда может и не быть правдой. Или вовсе неправдой может быть – даже в такое можно верить. Вот и верит Лиза, что ночью ей карандаши точат гномики, которым очень нравятся её рисунки. Пусть так. Верь, Лиза. Верь, девочка. Когда же ещё верить, как не в детстве?

Кашкин смотрит на стену с рисунками и переводит взгляд на низенький столик для дочери. На нём чистые листы бумаги, листы с рисунками и карандаши. Цветные. Которые этой ночью невидимые гномики не наточили. Кашкин, а сам-то ты веришь в гномиков?

Внезапно Кашкин вздрагивает. Когда в безмятежной тишине раздаётся резкий звук, хочешь не хочешь, а вздрогнешь. Звонок.

В трубке голос начальника. Голос начальника в трубке взволнован, но хозяин голоса пытается им овладеть. Да, собственно, ничего неожиданного, всё к тому шло. Так, мол, и так, сам знаешь: сокращение, недофинансирование, денег из бюджета нет, фабрика гибнет. Сотрудник ты хороший, ты мне всегда нравился, честно. Трудолюбивый, аккуратный, но от технолога мы сейчас должны отказаться. Пятнадцать человек сокращаем. Представляешь? Пятнадцать!

Кашкин представляет. Пятнадцать – это половина тех, кого не сократили месяц назад. Кто ж работать-то остаётся, Пётр-яклич?

– Да вот, нас мало, – цитирует неизвестный источник Пётр-яклич, – но мы в тельняшках. На днях губернатор приезжает, может, удастся что выхлопотать. В общем, извиняй, Константин Андреич, но сам понимаешь, всё к тому шло. Не ставлю тебя перед фактом, предупреждал и раньше. Выходное пособие тебе будет. Жене привет.