– Как можно связать то, что ты нам рассказал, со странной тенью, которая поглотила Мишу? – вернула я Сакатова к нашему насущному.

– Оля, да это всё подходит к исчезновению Миши. И в первую очередь – наличие мистического начала у масти пик, которое связывает его с владыками подземного мира. А что касается исчезновения в тени, так ещё наши далекие предки считали, что тень человека – это его двойник, второе его «я». Они даже думали, что при неблагоприятном раскладе тень может отделиться от человека и нанести ему большой вред, или даже вызвать смерть. А ведуны и колдуны предупреждали людей – если враг наступит на тень человека и произнесёт проклятия в его адрес, он сможет навредить человеку. Поэтому в суевериях многих народов запрещено наступать на тень другого человека. В некоторых старинных книгах по колдовству есть рецепты, как победить колдуна – надо нанести увечье его тени, например, вбить в неё осиновый кол. А уж сколько существует историй о зловещих тенях, так я вам до Нового года могу их рассказывать. Скажу одно – в истории человечества есть неоднократные упоминания о тенях, поглотивших не только какого-то конкретного человека, но даже целые поселения.

– То есть, мы имеет здесь двойное зло – и карты, и тень, – констатировала я.

– Получается, что да, – кивнул Сакатов. – Одно зло каким-то образом вошло в тандем с другим злом.

– То есть, у несчастных карт напрочь отсутствуют положительные отзывы? – спросил Илья.

– Ну, как на это посмотреть! В шестнадцатом веке в Италии жил учёный Джероламо Кардано, который оставил значительный след в науке своими исследованиями в медицине, философии, математике и также в астрономии. В медицине он, к примеру, первым сделал клиническое описание брюшного тифа. Так вот, его страсть к карточным играм привела к открытию одного из основополагающих законов теории вероятности, а это, на минуточку, произошло за триста лет до знаменитой теории Эйнштейна! Кардано, это вам не легкомысленный картёжник, с ним консультировался по геометрии даже такой его знаменитый соотечественник, как Леонардо да Винчи. Не могу удержаться, чтобы ни рассказать об этом чудаковатом учёном историю, которая в полной мере характеризует его неординарность. Он предсказал свою смерть с точностью до часа. И когда это время пришло, а он к тому времени прекрасно себя чувствовал, он взял и покончил жизнь самоубийством, чтобы доказать своё предсказание. Вот такой вот был оригинал. Возвращаясь к картам, повторю, именно благодаря им, он сделал своё величайшее открытие. Да, ещё можно добавить к положительному отношению к картам то, что на Западе карточные игры, такие как преферанс, винт, вист, которые тренируют логическое мышление, были включены даже в школьную программу.

– Всё-то у них, не как у людей! – вздохнул Илья.

– Я бы тоже не отказался от такого предмета, как игра в карты, если бы его вместо какой-нибудь химии или физики преподавали! – вставил Дениска.

– Итак, подведем итог, – Сакатов прошёлся вокруг стола. – То, что случилось с Мишей, связано с магическими свойствами карт, поэтому – это наше дело, и мы возьмёмся за него, хоть на данный момент у нас нет никаких предположений. Но я думаю, что на месте мы сможем разобраться с этим таинственным исчезновением, поэтому – в путь!

На следующее утро мы в полном составе уже ехали в Костоусово. Выехали рано, буквально с первыми лучами солнца, но подремать в машине, как я надеялась, мне пришлось.

– Пока едем, хочу вам историю одну занятную рассказать, связанную с предметом нашего разговора, – повернулся к нам Сакатов. – На неё наткнулся мой друг Петя Гаврилов, когда работал с архивом выдающегося русского ученого Александра Михайловича Ляпунова, академика Петербургской Академии Наук. Сия необычная история совершенно выбивается из специфики официальных работ этого прославленного ученого, и когда вы услышите её, то поймёте почему. Так вот, случай этот произошел ещё в конце девятнадцатого века. В зажиточной купеческой семье Никанора Ефимовича Бусыгина родилась четвёртая дочь. Событие не такое уж и редкое, но счастливым родителям в ту пору перевалило далеко за пятьдесят, и это стало для них, как гром среди ясного неба. Троих-то старших дочерей Никанор Ефимович к тому времени уже замуж выдал, и пятеро славных внучат весело стучали пятками по огромному его дому. И тут вдруг ещё одна дочка! Назвали её Татьяной, в честь благодетельницы семейства, княгини Татьяны Афанасьевны Горчаковой. Девочка, вопреки всем опасениям, росла здоровой и смышлёной, освоила грамоту уже к пяти годам, а к восьми прочитала больше половины книг в домашней библиотеке. К пятнадцати годам знала восемь языков, прекрасно играла на фортепиано, и сама княгиня Горчакова любила с ней музицировать. И вообще, она была любимицей всех домочадцев, и родители каждый день благодарили бога за радость, которую он им принёс на склоне лет. В то время обычай такой был – в доме привечать странных людей, их называли иерусалимцами, давать им кров, одежду, кормить их, и считалось это богоугодным делом. Ходоки такие по всей России-матушке путешествовали, разносили новости из города в город, из деревни в деревню, были мастаками рассказывать истории занимательные, порой невероятные, порой грустные, и народ любил слушать их. Так вот, однажды вечером в дом Бусыгиных постучала старушка, вся в чёрном, с небольшим узелком в руках. Её, по обычаю, усадили за стол, накормили и оставили ночевать. Старушка оказалась такой хорошей рассказчицей, столько повидала за свою долгую жизнь, что каждый вечер вокруг неё собирался народ – и сами хозяева, и их работники, а потом и работники из других почтенных домов. Старушку звали Паня, сколько лет ей было, она не знала, но помнила, что когда девчонкой была, её отдали в услужение на кухню к графу Григорию Ивановичу Орлову, а его, ко времени описываемых событий, не было уже в живых, почитай, лет сто тридцать. Получалось, что Пане – никак не меньше ста лет было. Телосложения она была щупленького, ростом маленькая, волосы белые, как снег, а глаза – чёрные, молодые и задорные. Как-то так получилось, что прижилась она надолго в доме у Бусыгиных. А Татьяна, так та просто души в ней не чаяла, до позднего вечера сидела и слушала её, открыв рот, пока матушка не утащит её за руку в кровать. А потом у Пани ещё один полезный талант открылся, могла она совет дельный дать, ненавязчиво, вроде как мимоходом. Например, собирается старшая кухарка Феклиста на базар, а Паня ей говорит: «Ты бы, Феклистушка, сегодня дома осталась, лучше завтра сходи, а сегодня пошли Маньку вместо себя». Понятно, кухарка первый раз не обратила на слова Пани никакого внимания, отмахнулась от неё и пошла на базар, а там у неё монетки из кармана вытащили. Вот! Понятное дело, к советам Пани стали прислушиваться, даже специально к ней подходили, чтобы узнать, удачным ли какое затеянное дело будет. Паня отвечала охотно, старалась всем помочь. Казалось, она знала всё – кто и когда заболеет, кто пару себе найдёт, у кого пополнение в семействе намечается, а у кого – наоборот, даже про дальних родственников и совсем чужих людей могла сказать. На вопросы, откуда она это знает, она отвечала коротко: «Ведаю». И вот случилось в семье Бусыгиных горе – заболела матушка, да так тяжело, что уж и с кровати не вставала. Доктор каждое утро заезжал к ним, брал её руку в свою, считал пульс, слушал дыхание. Он качал горестно головой, и на вопросительные взгляды домочадцев коротко отвечал: «Посмотрим». А чего там смотреть! Матушка таяла, словно свечка, и на свет божий смотрела уже из-под полузакрытых век. В одно из посещений, доктор шепнул убитому горем батюшке, что недолго уж ей осталось мучиться. Татьяна в это время была подле батюшки и услышала слова доктора. Ей в ту пору только шестнадцать исполнилось. После страшных слов доктора, побежала Татьяна в свою светелку, и прорыдала там всю ночь. А утром, ни свет, ни заря, пришла к Пане, пала к её ногам и сказала, плача: «Паня, милая, ты всё знаешь, скажи, как помочь матушке?» А Паня гладит её по светлой головушке и говорит печально: « Крепись, девонька, у каждого свои годочки в копилочке, сколько матушке твоей отмерили, столько и проживёт она». А Татьяна ей: « И у меня, значит, в копилочке насыпаны года? А можно из неё матушке пересыпать? У меня же их много!» Паня отвечает: «Да где это слыхано, чтобы свои года другому человеку отдавать! Тебе ещё жить да жить, дай бог, детишками обзаведешься, поднимать их надо будет! Нет, Танюшка, грех это!» Татьяна не отступала: « Тогда скажи, даже если я соглашусь с тобой, и не отсыплю матушке своих годов, такое вообще возможно?» Паня опустила голову и тихо говорит: « Возможно. Что только на свете не бывает! Есть такие помощники, только никто просто так милость свою не раздаёт, за всё платить надо». Татьяна опять давай допытываться у неё, что да как, целый день по пятам за ней ходила. Паня и говорит ей: «Танюшка, тот кто просит, в три раза больше платит – за того, за кого просит, за того, кто эту просьбу выполняет, и за того, чьей силой это делается». Татьяна в слёзы: «Хочу, чтобы выздоровела матушка, не постою за ценой». Паня опять её увещевает: « А ещё, после такого обмена ни у кого не будет счастья никогда, только одни страдания принесут эти чужие годы!» Да только Татьяна уже ничего и слышать не хотела, упёрлась, и одно твердит, что готова отдать матушке хоть ещё пяток лет. Паня усмехнулась: « Да кто же тебя спросит, сколько лет передать! Эх, бедная ты моя, не знаешь, чего просишь. Да ладно, будь по твоему, твою просьбу уже услышали, и никак мне уже это не изменить». И сказала, чтобы пришла Татьяна в её коморку в полночь. Как только часы в столовой пробили полночь, Татьяна встала с постели, накинула на плечи шаль и спустилась в подвал, где находилась крохотная коморка Пани. В подвале было холодно, топили только господскую часть дома, и она зябко куталась в шаль, стараясь бесшумно ступать по скрипучим ступенькам. Татьяна толкнула низенькую дверь и очутилась в крохотной комнатушке Пани, ровно на одну маленькую, почти детскую кровать и табуретку, на которой стоял стакан с водой, и тускло горел свечной огарочек. Она переступила порог, Паня взглянула на неё своими чёрными, как ночь глазами, и в них вспыхнул то ли отсвет от свечи, то ли отсвет от другого огня, от которого надо бежать любому православному человеку. Татьяна присела не пол перед Паней, и та достала из потаённого кармашка колоду старых потрёпанных карт, зажала их между своими ладошками и закрыла глаза. Холодное дыхание неведомой опасности зашевелило волосы на голове Татьяны. Паня отняла одну ладошку и подула на колоду. «Сама ли ты, девонька, пришла ко мне за помощью?» – спросила Паня, и голоса её Татьяна не узнала. «Да» – еле слышно ответила она. «Положи руку на карты». Татьяна положила руку свою на карты и увидела, как старые растрепанные рубашки карт стали наливаться зелёным светом, начали блестеть, как будто только что вышли из типографии. «Достань одну карту, да только слушай себя, не ошибись, второго раза у тебя не будет». Татьяна подняла взгляд на Паню и спросила: «А если я вытащу плохую карту?» Паня засмеялась: «Нет плохих карт. Одна из них уже выбрала тебя». Рука Татьяны сама потянулась к карте, и Татьяна ничего не могла сделать, будто и не хозяйка была она своей руке. Только она вытянула из колоды карту, Паня схватила её за эту руку и прижала карту к своему сердцу. «Тьма наступай, ночь покрывай, к земле пригни, полночью закрепи» – как тяжёлые вериги сомкнулись вокруг Татьяны слова, заполнившие коморку. Свет от колоды отразился зеленым омутом в глазах Пани, и она стала изменяться. Словно змея, скидывающая свою старую кожу, скидывала она свои годы. Кожа на руках у неё стала молодой, светлой, без старческих пятен, а седой пучок на её голове превратился в корону из иссиня-чёрных длинных кос. На правой щеке колдуньи выступил чёрный знак – масть треф. Испугалась Татьяна, вырвала руку из руки Пани, и выскочила из коморки. «Остановись! Погубишь всех!» – доносился вслед ей крик Пани, но Татьяна бежала наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Как только она перешагнула порог своей комнаты, сон сморил её, и она рухнула на кровать, не в силах с ним бороться. Наутро первым делом она заспешила к матушке, а та уже на койке сидит, улыбается. Обняла Татьяна свою матушку, обе заплакали, сначала от радости, а потом, когда Татьяна рассказала матушке о ночном происшествии, заплакали уже от предчувствия скорой беды. Паню с той ночи больше никто никогда не видел. Матушка прожила ещё три года, а потом болезнь снова вернулась к ней, только на этот раз мучения её были столь невыносимы, что она со слезами молила о смерти. А Татьяна заплатила за свою просьбу страшную цену. Она стала стремительно стареть, и эта болезнь её скосила за два с половиной года. Доктора только руками разводили, никто не знал, как остановить этот ужасный процесс. Сейчас бы врачи назвали это прогерией, или синдромом преждевременного старения. Умерла Татьяна глубокой старухой в свои неполные девятнадцать лет. На её памятнике, на Введенском кладбище, под датами ей рождения и смерти написаны горькие слова: «Страшная цена – заплатить одной жизнью за другую, мы никогда не смиримся с этим».