Герой небольшой пьески «Дачные страсти» – декадентствующий поэт Финдесьеклев – во многом автобиографичен. Это начинающий амбициозный поэт, «жертва своего гения»32, выражающий в своих стихах все «муки своей мысли и грёзы своей души»33. Да и описанная ситуация – сразу две девушки, сёстры Мэри и Таля в поисках выгодного замужества признаются молодому поэту Финдесьеклеву в любви, а герой, испытывая необходимость в чувстве вдохновляющей влюблённости, влюбляется в обеих – взята из жизни самого Брюсова. Её начало описано Брюсовым в дневнике: «Кстати о Варе. Больше я не сомневаюсь: любовь, любовь! Сначала я был поражён её поведением ко мне. Садится со мной рядом, первая заговаривает. Потом сообразил: она кокетничает – раз. Её убеждают, что я выгодный жених – два. Она… Она… ей… чуть-чуть нравлюсь я – три! Браво! Браво! Вперёд! Есть надежда, я счастлив»34. Позже Брюсов признавался: «в сущности, мне было всё равно, в кого ни быть влюблённым – мне просто нужен был чей-нибудь образ, чтобы писать к нему стихи и мечтать о нём»35 Подобное заявление делает и герой Брюсова: «Увы, я бы любил тебя, если бы моей истерзанной душе была доступна любовь. Но мои чувства слишком извращены для этого»36. В этих словах заметна насмешка над представителем нового течения, которого «только возвышенное может касаться (…) своим крылом»37, может быть даже автоирония.

«Дачные страсти» были опубликованы впервые лишь в 1939 г. в журнале «Звезда». Публикатор пьесы Вл. Боцяновский отмечает множество автобиографических черт, которыми Брюсов наделил Финдесьеклева, например, – «Брюсов пишет поэму «Демон» и сочинение о типах демона в литературе», и «героем Финдесьеклева является Люцифер»38; Финдесьеклев цитирует стихотворение «Одиночество» К. Фофанова:

которого Брюсов очень любил, и в начале 1890-х гг. «собирал где мог рассеянные по журналам и сборникам стихи Фофанова»40; а также говорит словами самого Брюсова, которые тот записал в своём дневнике на странице 14:

На этом основании Боцяновский полагает, что «центральная фигура пьесы (…) по существу – alter ego молодого Брюсова»42, что «Брюсов не иронизирует над Финдесьеклевым, он сам был таким»43. С этим трудно согласится, ведь уже сама комически-гротескная фамилия начинающего поэта никак не выдаёт серьёзного к нему отношения автора.

Авторская ирония определяет весь настрой «Дачных страстей». В юмористических красках Брюсов описывает не только любовные томления героев, но и творчество молодого поэта:

«Финдесьеклев. (…) В следующий раз я положу у ног твоих моего Люцифера.

Мэри. Ах, нет, собак-то я боюсь.

Финдесьеклев. Это не собака, а моя поэма. Моё новое творение. О, это глубокое произведение. Боюсь, что мир не поймёт его.

Мэри. Меня тоже никто не понимает.

Финдесьеклев. Вообрази себе хаотическое пространство – безграничность и безвременность. Там блуждают кометы. И вот Люцифер бросается в пламя.

Мэри. Зачем?

Финдесьеклев. Как ты не понимаешь? Это порыв вечности, безумие могущества. И вот тогда разверзаются катакомбы и выходят сонмы египетских царей, фараонов. О, только мне могла прийти такая мысль, – Байрону и мне.

Мэри. Да-а!

Финдесьеклев. Я понимаю твоё смущение. Ты подавлена грандиозностью начертанной мной картины»44.

Очевидно, что, с одной стороны, Брюсов «ни на минуту не увлекался символизмом так, как, например, увлекался Бальмонт»45, с другой, что Брюсов, не делающий никакой разницы между художественными «школами», овладевает всецело «новыми приёмами творчества», которые он, со свойственной ему энергией, старается ввести в общий художественный оборот. Именно постепенное увлечение Брюсова декадентством (которое на данном этапе отождествляется им с символизмом), и можно проследить по эволюции брюсовского героя – поэта-символиста – в его первых пьесах.