1 марта 1953 г.

Прошло много времени и событий. <…> Приехали в Москву, пошли к моим не чистым на руку родственникам, а через два дня я перебрался в Жаворонки. Это было в воскресенье, ровно две недели назад. Целый день мы были в «Спартаке», катались в лесу на лыжах. <…> После этой прогулки я с Петькой и чемоданом оправился на новую квартиру и попал на проводы масленницы. Для завоевания «авторитета» пришлось солидно выпить. Хозяева мне понравились, ребята тоже. <…> С ребятами жить значительно веселее, чем в обществе не очень далеких и не чистых на руку горе-родственников. Здесь можно интересно поспорить и вообще полезно провести время. За последнее время я сдружился с Левкой Мизрахом.

До сих пор у меня не было ни одного хорошего товарища-еврея, но Левка – замечательный парень. Везде сейчас довольно говорят о евреях, предателях, «Джойнте», сионизме и т.д. Всех евреев ненавидят уже за то, что они евреи, но Левка, хотя и еврей, но стоит многих русских. Он очень остроумен, хорошо разбирается в музыке и довольно быстро прививает любовь к музыке и мне. Он мне достал билет в Большой театр на «Руслана и Людмилу» – подобного удовольствия я еще в жизни не испытывал. Какая это музыка, какой героический сюжет, какое исполнение и декорации!! Мелодии одна лучше другой <…>, теперь я начинаю понимать, что такое музыка. «Руслан» воодушевил меня стоять в очереди, и вот мы с Петькой на «Лебедином озере». Теперь восхищаемся театром, оркестром, исполнением. Я с величайшим удовольствием поглощаю музыку и до боли в глазах слежу за движениями балерин (главные партии – Плисецкая и Л. Жданов). <…> Я сразу как-то прозрел. Меня теперь привлекают многие симфонические мелодии. <…>

11 марта 1953 г.

Случилось очень большое несчастье. Умер Сталин. Еще неделю назад сообщили о тяжелой болезни его; было это в прошлую среду, на первой лекции мне об этом сказал Сергеев. Весь этот день и у меня, и у Левки, и многих ребят было паршивейшее настроение.

Уже было ясно, что это – смерть. Теперь я потерял вообще всякое доверие к медицине, по-моему – это какое-то сборище коновалов и мясников. Уж не могли спасти такого человека. Положение с каждым днем ухудшалось, и вот в пятницу 6 марта я, приехав из Жаворонков и увидев на клубе Зуева траурный флаг, узнал от Зои Львовой, что Сталин умер 5-го в 21.50. В институте в этот день было очень много народа, но тишина стояла гробовая. Мы чуть не освистали Арефьева, который начал лекцию довольно плоскими высказываниями, что, мол, теперь не надо получать троек и опаздывать на лекции. Днем в БАЗе[18], битком набитом народом, состоялось траурное собрание (неплохо выступил Кириченко), вечером всем институтом стали пробиваться к Колонному залу. В эти дни в Москве творилось что-то неописуемое, какое-то Вавилонское столпотворение. Вся Москва ринулась к Колонному залу. Я сделал две отчаянные и неудачные попытки. Первый раз меня всю ночь мяли на Сретенке (наш институт там сильно потрепали). Я предпринял все возможное, лишь бы попасть: пробивался через конную, пешую, моторизованную милицию и солдат, лазил через многочисленные заборы, крыши, автомобили, исследовал множество московских дворов, меня терли, толкали и били, то же делал и я, но прорваться удалось первый раз к площади Дзержинского, второй раз к Министерству речного флота и Большому театру.

Прощание и похороны проходили с нужной торжественностью. Москва на четыре дня оделась в траур, во многих зарубежных странах был объявлен траур, на имя правительства были получены сотни телеграмм с выражением соболезнования. <…>