Надо вставать, иначе пропустим завтрак. Еда, кстати, невкусная и тяжелая. Разнообразие меню часто сводится к лучше или хуже сваренным макаронам. Открыт маленький бар, но тоже неудача: в разгаре антиалкогольная («минеральная») кампания. Кроме кофе и соков, ничего не продается. Мужу это безразлично, а я бы не отказалась от любимого кампари. Более опытные и прозорливые отдыхающие запаслись в дорогу крепкими напитками и пируют, закрывшись в каютах.

Подплываем к владениям Кирилло-Белозерского монастыря. Его здания и стены – мощные сооружения. Скорее крепость, предназначенная для защиты от непрошеных гостей, чем культовое строение. Так и есть. Монахи, жившие здесь с XV века, умели оборонять свою обитель.

Теперь здесь музей. Храмы и часовенки перманентно реставрируют, медью обшивают купола, но по толстым стенам расползаются зловещие трещины. Забыли нынешние умельцы науку древних: прежде чем строить или ремонтировать то, что над землей возвышается, надобно отладить дренажную систему. А она явно не в порядке: сырость плесенью заползает в собор и монастырские палаты, заставляя хранить ценные экспонаты в запасниках.

По мере продвижения на север небо светлеет. Становится чуть теплее. Мы входим в Онежское озеро, которое больше похоже на море. Тут я с досадой обнаруживаю, что не переношу даже незначительную качку. Врач дает мне таблетки. Состояние улучшается, но невероятно клонит в сон. Как жаль!

В полудремоте лежу в шезлонге на палубе. Ярко-синее небо надо мной, внизу такая же синяя вода. Теплоход входит в реку Свирь, соединяющую Онегу с Ладогой. Пустыми окнами смотрят на путешественников брошенные дома. На северном берегу, где некогда шумели вековые сосновые боры, – кустарники и отдельные случайно уцелевшие от топора деревья. Зрелище, навевающее уныние.

Ладожское озеро гораздо больше Онежского. Считается, что оба они оставлены нам в наследство ледником, который, отступая на север, выгрыз ложе для двух самых крупных в Европе пресных водоемов.

Причаливаем к острову Валаам. Подходы к пристани сторожат гигантские каменные глыбы. Валаам в известном смысле – произведение человеческих рук. Монахи и паломники закрыли гранитное основание острова привезенной с материка плодородной землей, прокопали или выдолбили каналы, посадили деревья. Микроклимат позволил выращивать культуры, свойственные значительно более южным широтам, развить животноводство.

Остров многократно подвергался нападениям. Но в отличие от своих братьев по вере в других частях Русской земли, валаамские жители не отвечали насилием на насилие. Их истребляли, постройки выжигали. Вместо погибших приходили другие, и все начиналось сначала.

Эти традиции дают себя знать по сей день. Экскурсовод, напоминавший попа-расстригу, избегал причинить боль даже комарам, которых здесь в изобилии, сгонял их не убивая.

После Второй мировой войны Валаамский монастырь являлся прибежищем калек – безруких и безногих обрубков человеческих тел. Одни сами отказались от общения с миром, от других отреклись родные. Наверное, трудно было сыскать более печальное место на всем свете.

Сейчас строения монастыря восстанавливаются. В планах вернуть острову репутацию центра культурного земледелия и согласия человека с природой. Местные энтузиасты горят желанием показать, на что они способны. Только бы им не мешали.

Возвращаясь на теплоход, мы купили ароматные теплые пироги с брусникой. Такие издавна пекли на Русском Севере. Вскипятили в каюте электрический самовар. Как же было вкусно!

Даже среди шума и веселья мы обычно искали уединения. Это понятно. Работа Валентина лимитировала свободное время, отпущенное нам двоим. Он рано уходил из дома, возвращался к девяти вечера, часто позже. Свободных суббот не было. Перепадали служебные дела и на воскресенье. Командировки, о которых он узнавал в последний момент, разлучали нас. Те месяцы, что мы находимся в Гамбурге, составляют счастливое исключение в нашей жизни.