Пули жужжали, будто осы, и со смачными шлепками впивались в оштукатуренные стены. Где-то рядом ударил миномет. Дом, в котором они находились, содрогнулся от взрыва.

Полковник продолжал хрипеть в рацию, но на том конце провода его, похоже, не очень-то слышали.

Николай вел автоматный огонь по перемещавшимся между соседними домами фигуркам. Некоторые, падая, вставали и ковыляли в укрытие, некоторые оставались лежать неподвижно. И вдруг в воздухе послышалось противное шипение, переходящее в свист. Резкий хлопок где-то совсем рядом. Цыганков дернулся, выронил их рук автомат и всем телом повалился набок. Резкая боль в голове…

Кровь заливала глаза, лицо. А может, это была уже не кровь?! Он больше ничего не видел и не слышал.

Их тогда спасли невесть откуда взявшиеся танкисты. Из группы в пятнадцать человек осталось всего девять, включая тяжелоранеиных Николая и еще троих бойцов.

Затем был госпиталь и суровый диагноз: «тяжелая форма амнезии, повлекшая истощение и расстройство нервно-сосудистой системы».

Врачи делали все возможное. И чудо произошло. Молодой выносливый организм переборол все последствия тяжелого осколочного ранения. Но воскресшая память не доставила вернувшемуся с того света капитану ничего приятного. И он все чаще и чаще сам себя спрашивал: «Стоило ли вообще бороться за жизнь? Для чего? Если ночные кошмары не дают сомкнуть глаз!»

…Владимир извлек из потайного места пачку сигарет. Оглядываясь, торопливо закурил.

– Вот нахвалился Аньке, что бросил, а сам не могу. Выходит, слово не сдержал.

– Ладно тебе. Ты и мне сколько раз обещал, что ни-ни, – улыбнулся Николай.

– Не могу! Так затянула, зараза, – Вовка тряхнул тлеющей сигареткой, – как магнитом! Но это все мелочи. Ты давай рассказывай – откуда свалился? Чем думаешь дальше заняться?

Ермаков волновался. Зеленоватые глаза его поблескивали в неярких отблесках светящегося окна.

Николай положил руки на железное основание балкона и, вглядываясь в ночные огни Москвы, тихо заговорил:

– Рассказывать особо не о чем. После того боя – госпиталь. Сначала в Моздоке, после в Подмосковье, отсюда часа два езды. Провалялся год и три с хвостиком месяца. Чем заниматься – понятия не имею. Вот, пожалуй, и все рассказы.

– Ну ты даешь! – огорченно выдохнул Вовка. – Два часа езды всего. Не мог сообщить, что совсем рядом. Не по-дружески как-то.

– Да погоди ты с выговорами! Девять месяцев лежал, в потолок смотрел. Совсем ничего не соображал. Как на гом свете побывал! – И тут же, словно извиняясь за резкий тон, Николай добавил: – Потом, когда стал поправляться, решил сюрприз сделать. Ты ж меня знаешь. Вот из госпиталя прямиком к вам.

– Считай, с сюрпризом получилось. Я ведь долго искал тебя, когда вернулся. Первое время никто ничего определенного не говорил. Потом толдычили, что погиб. А я не верил. Когда танкисты нас на броню взяли, ты еще бормотал что-то.

Значит, думаю, выкарабкается. В тебя я всегда верил, не подумай.

– А я и не думаю. И я в тебя верю. У меня два родных человечка на земле осталось – ты да дед Никифор.

– Ему небось тоже не писал?

– Нет. Зачем расстраивать старого. Он и так в последнее время хандрит. Вот теперь поеду домой. Собственной персоной. Надоело на эти рожи генеральские смотреть. Столько ребят положили! Лучших ребят!

Вовка молча выслушал товарища и, швырнув с балкона окурок, слегка удивленно спросил:

– И чего собираешься делать в своем Кульково, со своей-то профессией?

Николай резко повернулся – глаза в глаза.

– А какая она – наша профессия?! Людей убивать! Ты никогда не думал над этим?

Ермаков смутился.

– Почему же только это? Теперь в охране приличные деньги платят. Люди, знаешь, сколько всего имеют?! И все нужно охранять. Я вот устроился к одному мужичку. Он хоть и жадина, но, в принципе, договориться можно.