Ковбой сплюнул. Будь моя воля, я б тебя давно пристрелил, как ты того заслуживаешь.

Чем это, интересно?

Не твоего ума дело.

Холидей повернулся к длиннолицему. А вы, братки, в молчанку играете? Не пойму.

Длиннолицый посмотрел на него и опустил взгляд в библию.

Ну, бог с вами. Слушай, милок, так как тебя звать?

Длиннолицый наемник неожиданно заговорил. У него есть имя и у тебя есть имя.

Что?

У всех есть имена.

Верно. У меня имя есть, Оуэн Холидей. А вот парнишка ваш молчок, а маршал ваш…

У всех людей, что встречались мне – были имена, продолжил длиннолицый чужим голосом. Они твердят свои имена как молитвы даже во сне. Эти имена врезываются в их будущие надгробья. Чем чаще они их называют, тем глубже они врезаются в камень. Если у человека есть имя, то из него можно сотворить что угодно. Наши имена – это древнейшая из глин земных.

Холидей поглядел на него.

И если твое имя у народа на слуху, то ты уже в их власти. Над безымянным только никто не властвует, ибо его нет. И нельзя властвовать над ним или именем его осуществлять власть. Имена – вот зло человеческое. Впиши имя среди имен. Кем хочешь сотворить человека? Во что угодно превращай его даже спустя два тысячелетия после его смерти. И превращай бесконечно. Кому во что и как приспичит. Употреби в отношении его другие слова. Слова среди слов. Имена среди имен. Принуди к сомнениям. Именами осуществляется земная власть.

Холидей спросил. Ты это в своей книжонке вычитал?

Длиннолицый промолчал.

Ты к чему это вообще? Мораль какую-то втолковываешь?

К тому, что мы – не наши имена, а нечто большее, за ними.

Горбоносый спокойно лежал, сложив ладони на животе и глядя в небо, но его губы зашелестели:

Человек хочет думать, будто если у него имя есть, то он именем действует, вот что он говорит. Ты ведь это говоришь?

Вроде того.

Но это ведь вранье, так? Мы не действуем. Должно быть нечто большее, что будет стоять за именем. Мы думаем, что творим наши дела от собственных имен, будто у нас на то воля есть.

Длиннолицый закрыл карманную библию. У человека есть воля, сказал он. К чему тогда нам жить и действовать, если бы не было воли?

Кареглазый ковбой смотрел словно сквозь стремительно стекленеющий туман то на одного, то на другого, и непонимающе хмурился.

Горбоносый пожал плечами. А мы и не действуем. Вот скажи, что толкает народ на убийства, на грабежи? Что толкает тебя зарыться в твою книжонку… Страх. Нужда.

А я боюсь, не скрываю этого, длиннолицый сплюнул в костер. И ты дурак, если не боишься.

Пусть дурак. Но мы не стали бы действовать так, как действуем, если бы не забыли, что свободу воли утратили и творим не свои дела, а чужие. Их дела.

Их? Чьи?

Дела страха и нужды, а иногда и чего похуже. Похоти, жадности. Противозаконного. Не от собственного имени, а от чужого. Кто за нами стоит? Увы, это не бог.

Длиннолицый спросил. А кто? Не дьявол ли?

Кареглазый слышал собственный голос будто звучащим вдалеке. И как жить тогда? Без воли, спросил он.

Бог знает.

Если знает, почему не скажет?

Горбоносый сказал. А у кого из нас воли хватит, чтобы к нему обратиться?

А ты не хули…

Вот, то-то и оно. Единственное, что мы можем, так это себя в руках держать. Ни воды Иордана не разделим, ни мертвых не воскресим. Это то, как мы глядим на мир. Наши взгляды то, что стопорит нас. С людьми боремся, но взгляды остаются неизменными. Не хотим смотреть иначе, безвольны и бессильны. Мы сами себе кресты поставили, сами влезли на них и сами себя пригвоздили к ним. И кресты наши всё, что есть у нас. Они держат нас на плаву. Кровь, боль и гвозди, но не воля.

С гнильцой твоя философия, проворчал длиннолицый наемник.