Стал набирать вопрос, почему ей не дают обезболивающего. Ведь врач обещала, что будут давать. Пока формулировал, пришло:

Ну пока целу

Все же дописал и послал. Но дошел ли до Леночки его вопрос или нет, он так и не узнал.

– Дим, чего они тут хотят?

Пока он переписывался, Жанна сама разобрала несколько исправлений и внесла их, дошла почти до конца – до странички с ответами и анонсом следующего номера – и споткнулась на… Он вчитался. Не понял. Помотал головой и прочел снова. А, ну да, что тут неясного? Они хотят, чтобы мы точно указали дату, когда выйдет следующий номер. У них-то однозначно стоит – 22-го. А мы пишем обычно: «Не пропусти следующий номер!» Никогда это не вызывало нареканий, а вот заметили. Правда, не настаивают, пишут: It would be great… Ну так будет не совсем great.

– Пропустим.

Осталось последнее исправление – в ответе на одно из заданий. В английском варианте правильный ответ был В (то есть Би – второй по счету), и так и осталось. Получилось русское Вэ и что правильный ответ – третий.

– Фу-ты, это моя вина, не проверил ответы.

– Мне казалось, я исправила.

– Всё равно я должен был проверить. А они-то всё замечают. Молодцы, – редкая похвала русского редактора американским коллегам.

Наконец все было сделано, Жанна послала файл окончательно отписываться, а Дмитрий Михайлович смог приступить к своей обязанности в узком смысле – редактированию текста, полученного от Тони, его постоянной переводчицы.

Из головы не выходил раненный олень. Странно: договаривались же на обезболивание. Набрал жену, чтоб спросить, но у той было занято.

Собственно говоря, он переживал уже нечто подобное. Но именно подобное – когда рожала его невестка Юля, жена старшего сына. И даже еще два раза – когда появлялись на свет его собственные дети. Но тогда, больше двадцати лет назад, он был еще совсем молодым и как-то легко всё воспринимал. А вот во время родов Юли было, и правда, похоже. Только, как известно, похоже и одно и то же – весьма разные вещи. Тогда он тоже бурно переживал и тоже очень сердился, что молодые легкомысленно относятся, и тоже страшно волновался, как всё пройдет, и тоже просто до трепета боялся, что маленькому что-то повредят и – правда, без трепета, а просто боялся – что что-то повредят Юлечке. Всё это было тогда, и всё это было сейчас. С одной только разницей – сейчас он еще и страдал.

Он страдал вместе с дочкой, он почти чувствовал ее боль. И он страдал сам по себе, представляя ее не такой, какая она сейчас, а какой была пятнадцать и двадцать лет назад, и при этом – что вот она лежит, раздвинув ноги… И сколько он ни твердил себе, что она же не в возрасте четырех или, там, девяти лет рожает, что все-таки, сейчас она взрослая, но отогнать это жуткое видение не мог. Как раненный олень!

Отозвалась Аня:

– Ты мне звонил?

– Да. Мне казалось, что должны были дать наркоз. Или я что-то путаю?

– Какой наркоз?

– Ну, обезболивающее.

– А! Ну это еще не сейчас – это, наверно, когда уже сами роды пойдут. Я точно не знаю.

– А сейчас что, не роды?

– Сейчас схватки.

– Может, все равно можно обезболить?

– Не знаю, там, наверно, без нас знают, что и как.

– Ладно, пока!

А на планете Курошанд тем временем прорастало растение бубуру, полу-дерево, полу-змея. А сок его плодов… Кстати, в оригинале эти плоды никак не назывались: плоды и плоды, – а Дмитрий Михайлович в прошлом номере (том самом, который сейчас сдается: для редактора он уже стал прошлым) придумал им название – бубуруши, соединив бубуру с грушами, и Линда никак не отреагировала; правда, это не означает, что она не спохватится через месяц или еще позже и не придется отказаться от этой находки. Так вот, сок бубуруш… Сперва Дмитрий Михайлович писал: «бубурушей», но корректор Нина заметила, что, раз это слово построено по модели