– Нет… Мы уже не гуляем…

«Все кишки вытянет! Гуляем, не гуляем!..?»

Тут подошла Катя. Отыскав его наконец в коридоре, она сказала:

– Дим, ну где ты? Я всё… А! Или ты говоришь? Ладно, я потом.

Она отошла, а Дмитрий Михайлович спросил:

– Так что́? Прошли эти два часа, что ли? Когда это было?

– Нет… Один час прошел… И десять минут… А потом она захотела в туалет. И мы пошли назад. Обратно. В институт. И она пошла. В туалет, в смысле. А охранница увидела, что она пошла в туалет, и говорит мне: «Куда она пошла? Ей в отделение надо!» А я стал стучать, а охранница вскочила и сама туда заскочила. И вышла с Леночкой. И она ушла.

– То есть окончательно ушла?

– Вроде бы.

– Они же обещали ее заранее положить! Мы специально приходили и на той неделе, и раньше…

– Я не знаю, – промямлил Вадик.

– Ну понятно… То есть, конечно, ничего не понятно. Зачем тогда договариваться? Ладно, – хотел было закончить разговор Дмитрий Михайлович, но спохватился: – А ты сам-то сейчас где?

– Я? Я здесь… – ответил Вадик и по голосу стало понятно, что он оглядывается, чтобы понять, где же находится.

– В институте еще, что ли?

– Да…

– Так а что тебе там делать, если она уже ушла? Она точно окончательно ушла?

– Ну да. Попрощалась, с вещами…

– Так уезжай. Домой или еще куда.

– А может… Что-то будет нужно…

– Вадим, ну что ты уже сейчас можешь? Если что, тебе позвонят. Поезжай… Знаешь что? Лучше всего к своей маме поезжай. Она сейчас дома?

– Да.

Сам Дмитрий Михайлович в свое время, и когда Аня рожала их старшего, Юру, и когда – Леночку, был на работе. Но после работы отправлялся к родителям. Поэтому он и зятю предложил тот же рецепт.

На этом разговор закончился.

Дмитрий Михайлович сдвинул брови: когда он говорил, кто-то подходил, чего-то хотел. Но кто? Наконец вспомнил и пошел к Кате, и та сообщила, что была у Веры Владимировны, и они решили: раз номер утвержден, ничего не менять, а начинать вставлять рекомендованную цену со следующего номера. Он сказал: «Ага», – и пошел к Жанне, чтобы ликвидировать только что вставленную строку. Сделав это несколькими легкими движениями, Жанна принялась возвращать на свои места другие элементы обложки, потеснившиеся ради фразы, в результате отмененной.

Дмитрий Михайлович сидел рядом, дожидаясь, когда обложка станет соответствовать высокому художественному вкусу требовательной верстальщицы, чтобы приступить наконец к внесению последних и окончательных изменений.

Перед его глазами стояло лицо Леночки, искаженное болью. Ведь ей, бедной, сейчас… Вот он тут сидит, что-то верстает, правит, практически развлекается, а она там… А в ней… Или уже – из нее… Нет, наверно, сейчас еще рано. Это ведь часами длится. Аня Юру двадцать часов рожала. Двадцать! А Леночка! Она не выдержит!..

Жанна закончила, и они стали вносить американские исправления. Собственно говоря, вносила она, а его роль состояла в том, чтобы переводить их пожелания с английского.

Булькнул телефон. Эсэмэска.

Привет папуль как дела?

Это она спрашивает! Он судорожно стал тыкать пальцами:

Как ты?

Хотел добавить еще что-нибудь вроде Больно? Но понял, что это глупо, добавил еще два вопросительных знака и отослал:

Как ты???

И тут же сообразил: как же это она пишет? Там ведь ничего нельзя. Стерильность. И вдруг – телефон.

Почему у тебя телеф

Не успел дописать вопрос, как пришел ответ на первый вопрос:

Реву как раненнный олень

Она – ревёт! Леночка, которая в пять лет ошпарилась – и то не кричала. В пять! И вот теперь, почти взрослая – как раненный олень! Впрочем, несмотря на потрясение, редакторский глаз заметил тройное н, то ли напечатанное впопыхах, то ли рука у нее дрогнула, и от этого стало еще страшнее.