Спасать было уже некого.

После обрыва связи оставшиеся в отсеке подводники поняли, что надеяться не на кого и приняли решение выходить самостоятельно. Однако после длительного пребывания в холодной воде, в условиях высокой концентрации углекислого газа и давления, моряки лишились сил и мичман, первым вошедший в люк, умер от сердечной недостаточности, закрыв остальным путь к спасению.

Спустя еще шесть дней М-200 была поднята спасательным судном "Коммуна" и отбуксирована в Таллин.

…На море опустились сумерки, и далекая точка на фарватере исчезла.

– Ну, вот и все, – глядя в окно, вздохнул Славка.

– Все, – согласился я.

Где-то тоскливо прокричала чайка.

За окном сумерки полярной ночи, в кабинете рассеянный свет лампы и пыхтение фарфорового чайника на лодочной электрогрелке.

На противоположной стене матово отсвечивает географическая карта Мира, а под ней два сейфа и пустых стола. Оба моих «сожителя» в Северной Атлантике.

Смяв очередной окурок в пепельнице, я встаю из-за заваленного бумагами своего, беру стоящую на нем чашку и наливаю туда очередную порцию заваренной до дегтярного цвета жидкости.

Несколько глотков крепкого чифиря вместе с новой беломориной проясняют голову, и в ней снова возникают мысли.

Завтра Новый Год и это радует.

Он первый из последних семи, который, наконец-то, я встречу дома.

Все предшествующие были в казармах, на плавбазах, общежитиях и гостиницах.

Всхлипнув от удовольствия, я тяну к себе очередную, с грифом «секретно» папку и продолжаю оперативное творчество.

Спустя час оно прерывается резким звонком и, чертыхнувшись, я поднимаю трубку.

– Здорово! – слышен в ней бодрый голос дежурного по Особому отделу флотилии, моего однокашника Васи Нечая. – Ну, как дела?

– Дела у прокорора, – бурчу я. – У меня делишки.

– Придется отложить, дуй к нам, тебя адмирал вызывает.

– Понял, – бормочу я, хотя ничего не понимаю.

Драть меня вроде не за что, показатели в порядке и через неделю предстоит автономка, а для инструктажа рано, он в день выхода.

– А ты не зна….

– Пи-пи-пи, – отвечает трубка, и я кладу свою на рычаг.

Спустя пару минут, очистив стол и заперев стальной сейф, я напяливаю на голову шапку (флотилийская контора в пяти минутах хода) и спешу по пустынному коридору к выходу.

– В отдел флотилии, – бросаю скучающему у тумбочки вахтенному и нажимаю кнопку автоматического замка.

Далее гул бетонных маршей лестницы, хлопок пружинной двери за спиной и легкие наполняются морозным воздухом.

Скрипя ботинками по снегу, я рысцой трушу между двумя рядами казарм в сторону высящейся на берегу залива светлой многоэтажки, изредка бросая взгляды по сторонам.

В базе завершается суточный оборот службы, из чернеющей вдали режимной зоны[8], в направлении парящего на сопке камбуза целеустремленно шествуют экипажи, на высоком, темно- фиолетовом небе, зажигаются первые звезды.

Пересчитав скользкий гранит ступеней, я шаркаю подошвами по лежащему на крыльце резиновому коврику, тяну на себя упругую дверь и захожу внутрь.

Там тепло, блеск линолеума и усатый Нечай в комнате дежурного.

– Как он? – жму приятелю руку и киваю в сторону начальственного кабинета

– Нормально, – встает тот со стула и поддергивает тяжелую кобуру. – Давай быстрее, топай.

Я водружаю шапку на вешалку, быстро приглаживаю волосы и следую по длинному, с десятком выходящих в него дверей коридору.

Перед самой высокой и обитой черным дерматином останавливаюсь, вдыхаю в грудь воздуха, и ступаю в полумрак тамбура.

– Да, – глухо слышится после стука, и я вхожу в кабинет.

Он громадный, с бардового цвета ковровой дорожкой, светлой полировки мебелью и портретом железного Феликса на стене.