Сойер не уходит, а все же принимается за уборку вместо меня. Я не лезу, предпочитая помалкивать. И отгоняя непрошеные воспоминания.

Торопливо жую безо всякого удовольствия, потому что присутствие пасынка меня тяготит. Проходит минут пять, я съедаю почти половину порции, когда Сойер спрашивает. Уже на родном языке:

– Ты разве не знаешь, что у отца есть… был… был друг из России?

– Стас Воропаев? – уточняю после паузы, проглотив то, что было у меня во рту.

Он кивает.

– Раньше мы дружили семьями очень близко. Я много времени проводил с его сыном Марселем. Месяцами жил у них в России. Он учился от меня английскому, я от него русскому. Странно, что ты этого не знаешь.

– Рассел не рассказывал мне об этом, – почему-то считаю я нужным оправдаться за это незнание. – Только о Стасе и их студенческих временах в Йелле.

– Твой отец же учился вместе с ними?

– Да, но он на пару курсов старше. У них только некоторые предметы совпадали. Вроде бы…

– Этого он тебе тоже не рассказывал? – Сойер ухмыляется, собирая тряпкой остатки сока.

– А это что, так важно? – вскидываюсь, не желая терпеть насмешки.

– Нет. Не важно. Скажи лучше, посуду бить – это какие-то неизвестные мне национальные особенности или твоя индивидуальная фишка?

– Я не специально, ты меня напугал! – возмущаюсь вопиющей подменой фактов.

– Вчера тоже напугал? – усмехается он.

Я не считаю нужным отвечать. Встаю, со стуком ставлю тарелку в раковину, туда же бросаю вилку и удаляюсь с гордо поднятой головой.

– Стоять. А мыть я должен?

– Если свалишь отсюда, так и быть, я помою. Если же нет, мой сам.

Он долго смотрит на меня тяжелым взглядом, низко опустив голову, потом выпрямляется, швыряет тряпку туда же в раковину и уходит.

Я несколько раз вдыхаю и выдыхаю, усмиряя поднявшееся во мне раздражение, и, когда мне это удается, включаю воду.

*

Остаток дня я изнываю от скуки в своей комнате, не желая выходить, чтобы лишний раз не встречаться с гадким тюремщиком. Хожу из угла в угол и, периодически замирая возле окна, в очередной раз изучаю окрестности, гоняя по кругу мысли о Хайдене.

Я обещала позвонить ему сразу, как поговорю с отцом, а сама пропала уже больше, чем на сутки. Надеюсь, он не решит, что я его бросила. И молюсь, чтобы догадался сам позвонить отцу. Который тоже не имеет представления, куда я делась, и наверняка места себе не находит.

Папа, конечно, не постесняется позвонить Расселу с вопросом, где его дочь, но вовсе не факт, что тот ему ответит. Церемониться муж с "любимым" тестем явно не станет и, если решит, что так нужно для дела, запросто его пошлет.

– Тогда папа должен догадаться позвонить Хаю, он же знает, что мы были в тачке вместе, – бормочу я вслух, успокаивая сама себя.

Но вместо того, чтобы успокоиться, начинаю нервничать еще больше. Еще неизвестно, до чего эти двое договорятся. Если общение с Расселом папу не удовлетворит, они ведь могут решить забить на себя и спасать меня.

– Я должна придумать, как позвонить им обоим! И не дать наделать глупостей.

Когда я совершаю свой, наверное, сотый круг по комнате, вдруг слышу шум подъезжающей машины. Пулей лечу обратно к приоткрытому окну и провожаю взглядом развернувшуюся прямо передо мной старенькую "Импалу". Мысль, не к нам ли это гости, даже не успевает толком сформироваться, потому что машина не останавливается, а проезжает дальше и замирает у соседнего дома, прямо на обочине.

Из "Импалы" выходит немолодой грузный дядька. Комично подтянув штаны за ремень и пригладив усы, он вальяжной походкой заходит в дом. Попутно достав из ящика газеты. Похоже, что это мой новый сосед. Точнее, я – его новая соседка. А если он здесь живет, то, возможно, приехал после работы и до утра машина ему не понадобится.