«Шагу не ступят без того, чтобы мы не знали!»

А теперь выяснялось, что фашисты использовали в покушении белогвардейских офицеров. Как так? Как могли пропустить?

«Брехун!»

– Я так думаю… – Ворошилов не удержался: по губам скользнула довольная улыбка. – Наркомат обороны должен крепко помочь НКВД. Они же нам помогли. Товарищ Артузов ко мне, считай, тридцать человек с собой привел. Теперь наша очередь.

– Хитрый ты, Клим!.. Мстительный… – усмехнулся Сталин и, бросив в пепельницу окурок «Герцеговины флор», принялся неторопливо набивать трубку, потроша для этого те же самые папиросы. – Зря тебя… туповатым считают, – сказал он, глядя на старого друга из-под бровей. – Знаю… не любят твои… чекистов. Но ты прав… Политбюро сделало ошибку. Нельзя было разрешать Артузову из НКВД столько людей забирать… Это надо… исправить.

– Исправлять придется много, Коба, – уже совершенно серьезно, без эмоций, продолжил Ворошилов. – Даже слишком. Аналитическую службу расформировали – раз у Ягоды такой нет, то и в Разведупре не надо. Гамарник не проконтролировал, а я по глупости – согласился. Да и не понимают они своей холодной головой толком военного дела… А Урицкий что, он же кавалерист, только и может, что командовать: «Рысью марш, марш!» Начальников отделов разогнали, кого куда. Пусть за дело, но других кадров у нас пока нет.

– Так, может… вернешь всех назад?.. А варягов… обратно… в НКВД?

– Нет. Просто так всех не отдам. Штейнбрюка и еще кое-кого следует оставить… Боюсь, Берзина придется вернуть с Дальнего Востока. Рано. Не осознал он еще всех ошибок, но делать нечего.

– А Урицкого… куда пошлем? Может быть… на укрепление НКВД? Замнаркомом?

– Чтоб он там ответную склоку затеял? Не надо, – возразил Ворошилов. – Да и не примут они его. Лучше уж оставить пока начальником управления, а Берзина заставить под ним походить. Корпусной комиссар всяко ниже комкора. А?..

– Что думаешь, Вячеслав? – обернулся Генеральный к Молотову.

Просмотрев справку, предсовнаркома давно отложил бумаги и, не вмешиваясь, внимательно следил за разговором. Обычно непроницаемое лицо его сейчас было, как говорится, мрачнее тучи. Еще бы – один из ответственных работников ЦК, неоднократно проверенный и, казалось, надежный как трехлинейка, и вдруг – шпион, а вдобавок – экая мерзость – мужеложец.

– Я-я-году так и так придется о-о-тстранять, – сказал он, чуть растягивая слова, что помогало ему не заикаться. – Материалов на него и без парижского теракта уже достаточно накопилось. Кого же теперь на НКВД? Может быть, Лазаря? Или кого-нибудь из заместителей Генриха? Слуцкого? Агранова?

Сталин снова встал и прошелся по кабинету.

– Подумаем… – сказал он после паузы, вызванной необходимостью раскурить трубку. – Кагановича нельзя – он на месте… да и не разберется он с НКВД. Не его профиль… – пыхнул трубкой, глядя в окно. – Агранов… серьезно болен, остальные не потянут. Может быть… Вышинский?

Предложение Сталина было настолько неожиданным, что ответа не нашлось ни у Ворошилова, ни, тем более, у Молотова.

– Если нет возражений, Вячеслав, готовь проект постановления Политбюро… опроси членов: Вышинский и Блюхер… Будем выносить вопросы на ЦК.

О Ежове, словно бы по молчаливому соглашению, сегодня не сказали ни слова. Слишком уж все случилось внезапно и так болезненно, что требовалось некоторое время на осмысление вскрывшихся фактов и принятие по-настоящему верного решения. Тем более что новый источник неприятностей в лице секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова был своевременно помещен под увеличительное стекло чекистского надзора и обложен ватой постоянного ненавязчивого контроля. Куда он теперь денется?