И сразу же все облегченно заулыбались, заговорили, усиленно делая вид, что ничего особенного не произошло, и лишь Федор Иванович тяжело, не мигая, смотрел на Мишеля, да Нина Петровна незаметно убрала со стола оставшуюся в бутылках водку…

– Вы не обращайте внимания и не вмешивайтесь, – шепнула Сереже Журавлеву вновь сидевшая рядом с ним Верочка. – Они уже давно воюют. Все идеи поделить не могут.

– Но…

– Да и какое вам дело до них? Вы после ужина гулять пойдете?

– Не знаю, – встревоженно метнулся глазами Сережа, вновь чувствуя обольстительное тепло Верочкиного колена и ту особенную энергию, которая исходит от возбужденной женщины. – Неудобно как-то…

– Что! Вы сюда отдыхать приехали, – Верочка чувствует, что не убедила Сережу и вкрадчиво добавляет: – Да и докладывать, что мы гулять пошли, совсем необязательно. Я вас подожду за тем вон сарайчиком, хорошо?

– Хорошо, – пересохшими губами отвечает Сережа Журавлев и плотнее подвигается к Верочке, теснит ее колено нетерпеливой ногой.

А чуть позже, оставшись один, он уже проклинает себя за слабохарактерность, за неумение противиться Верочке и вообще – женщинам, которые всегда подавляли его своей настырностью и откровенным желанием. Все они говорили ему одно и то же: «Ах, какие у вас глаза! Это же чудо – брюнет с синими глазами…» И Сережа всерьез сердился на свою внешность, которая еще в школе ему покоя не давала. Там к нему учительница пристала, такая вся рыхлая, уточкой переваливавшаяся с ноги на ногу, а вот поди ж ты, Сережу углядела.

XII

Давно уже стемнело. В холодном, осеннем небе зажглись первые звезды. Глядя на них, Виктор Степанович глубоко зевнул и пошел в дом укладываться спать. Нина Петровна, все еще огорченная, до конца не успокоившаяся, на летней кухне домывала посуду. Аленка за столом пила чай с малиновым вареньем. Она смотрела на умелые материны руки и завидовала ей. Чему именно она завидовала – Аленка не смогла бы объяснить и самой себе: просто жило в ней это чувство как бы помимо ее воли.

– Ты чай попила? – спросила мать.

– А что?

– Возьми полотенце и протри посуду.

– Пожалуйста…

Аленка еще некоторое время сидит за столом и смотрит на лениво бродящую по клеенке муху. Легкая тень улыбки набегает на ее лицо, но она тут же хмурится и прихлопывает муху газетой.

– И вечно этот Федор Иванович! – вдруг громко восклицает мать, опуская мокрые руки. – И что ему надо от всех?

– Он добрый, – неожиданно говорит Аленка.

– Что-о? – Нина Петровна удивленно поворачивается к дочери. Что ты сказала?

– Он хочет, чтобы все жили по правде.

– Вон что, – облегченно вздыхает мать и вновь берется за посуду. – А кто, по-твоему, живет не по правде?

– Дядя Саша с тетей Варей, – глухо говорит Аленка.

Нина Петровна резко выпрямляется и через плечо внимательно взглядывает на дочь.

– Думаешь, я не знаю? – смотрит ей в глаза Аленка. – Думаешь, я еще не понимаю ничего…

– Молчи! – кричит Нина Петровна. – Это не твоего ума дело!

– Не кричи на меня, – Аленка тоже повышает голос.

– Ты и в самом деле ничего не понимаешь, – уже тише говорит мать. – Нельзя судить то, чего ты не понимаешь – нельзя!.. Они любят друг друга…

– Тогда пусть женятся, – упрямо поджимает губы Аленка.

– Они тебя забыли спросить.

– Тогда пусть не ездят больше к нам, – Аленка неожиданно всхлипывает. – Я не хочу их больше видеть! Всех обманывают, а сами улыбаются. А теперь еще и Сергей Петрович с Верочкой…

– Что – Сергей Петрович?

– То… Они с Верочкой уже обнимались.

– Да ты еще совсем ребенок, – всплескивает пухлыми ручками Нина Петровна. – Поэтому за всеми подглядываешь, как дитя малое. Нехорошо, доченька, нехорошо это…