– Ешшо поддать? – улыбаясь в бороду, он наклонился к самому лицу девушки, та отвернула голову и разрыдалась.

Мирослава скорыми шагами подошла к Насте и взяла её за подбородок.

– На меня смотри, змеюка, и то о чём воспрошать буду молви без утайки!

Девушка молчала, ловила ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, и только рыдания сотрясали её тело. В её животе проснулась нарастающая боль. Боль настолько острая, что мешала сосредоточиться. Стоящая над ней боярыня, несколько раз повторила вопрос о смерти своего мужа. Было видно, что её всё больше распаляет гнев. Но Настя молчала.

– Шевельни-ка её Антип, – бросила сквозь зубы Мирослава, отходя в сторону.

Дядька сзади резко ударил девушку по голове с такой силой, что она всем телом подалась вперёд и если бы не ремни, туго притягивающие её к креслу, то она оказалась бы на полу. В голове у Насти стоял звон, перед глазами поплыли тёмные круги. Всё тело обмякло.

Она пришла в себя только после того, как кто-то плеснул ей в лицо кружку воды.

– Ну, что? Будешь говорить? – девушка увидела перед собой сверкающие глаза Мирославы.

Пока Настя подбирала слова, терпение боярыни лопнуло, она схватила девушку за спутавшиеся как кудель волосы и несколько раз с силой ударила головой о высокую спинку кресла.

– Будешь? Будешь, говорить? – повторяла Мирослава.

– Д-д… Д-да! Боярыня не погуби-и-и-и, – наконец зашлась криком Настя, – всё обскажу, всё-всё, не убивай!

Мирослава отпустила девушку.

– Не убивай…, – повторила Настя, пересиливая свои рыдания.

Боярыня посмотрела в её обезумевшие глаза, наотмашь влепила пощёчину и брезгливо вытерла руку о её распашницу. После чего отвернулась и жестом указала Антипу, чтобы тот встал рядом с пленницей. Дядька осклабился во весь рот, и, подойдя к креслу, положил руку на левое плечо Насти, провёл вниз к груди. От этого прикосновения по телу девушки пошли судороги, и она мелко задрожала.

– Ну, и почто же ты замолчала, – Мирослава отошла на несколько шагов и встала лицом к пылающему в печи огню, при этом она оставалась полу-боком к своей пленнице.

Настя сглотнула подступивший к горлу комок, и, пытаясь унять дрожь, быстро-быстро, сбивчиво на одном дыхании выпалила:

– Сам боярин нашёл свой конец, аще по делам его, хоть и не хотела я ему смерти, а всё одно через меня господь на правёж призвал его.

– Ну, так сказывай, как… – не меняя позы, повысила голос Мирослава.

– Он…, он меня забрал от честна мужа, он первый обнажил мою наготу, и… брал злодейски… опосля, порушену, на дворе указал бить кнутом, за то, что противилась его забаве. Ночью муж хотел порубить боярина пока тот пьян спал, да не сдюжил он тогда духом на сие злодейство. Тогда, порешили мы убечь, но только споймали нас и снова били. А через седмицу боярин снова быти сильно во хмелю, сам пришёл в поварню, где я ладила стряпню для дворни и снова облапил. Я всей силой, что у меня была, толкнула его от себя, а ход в соляной подпол был открыт и он туда так и завалился. На шум из сеней прибежал муж с топорком лучинным, глянул на меня и в подпол спустился, там и порешил боярина за его клятое блудодейство. Собрали мы узелок с харчами, и ушли со двора, два дня в лесу за рекой хоронились. Да токмо не захотел муж более со мной порушенной жить, хотел тоже порубать, да не стал – бросил, ушел от меня. И некуда было мне идти, акромя как к дяде, что живёт надворником у Курицына, там и прижилась.

– Складно плетёшь свою лжу, – боярыня снова подошла к Насте и остановилась напротив. – Однако, вот что получается: ты горемычная от порухи бежала и муж тебя сам бросил, а живёшь ты сложницей с Иваном Курицыным и поди с горя носишь шубею лисью крытую бархатом, да морду свою белилами и румянами так же от горя мажешь. – Мирослава брезгливо скривила рот.