Дмитрий вытянул своего скакуна плетью и тот рванул с места. Следом за ним весь отряд на рысях проскочил улицу.

Обогнув торговые ряды с первыми купчишками, которые сонно почёсываясь, брели в свои лавки, всадники миновали подъём к мосту перед ещё закрытыми Рыбными воротами, и, не сбавляя скорости, промчались вдоль старой стены над рекой к воротам Богоявленским. Сонные сторожа, сразу узнав Дмитрия Ласкарёва, быстро раздвинули рогатки и ни о чем, не спросив, пропустили отряд, только взглядом проводили до острога.

С давних пор на Москве повелось: возле церквей и соборов, перед мостами и трактами, что к торгу вели, каждый день стояли нищие – выпрашивали у прохожих милостыню. Кто увечья свои показывал, кто присказку, какую весёлую выкрикивал, но все протягивали руки с мольбою. Купцы московские, да слуги дворов зажиточных от нищих отворачивались, а назойливых просителей били, чем не попадя пока не отстанут, плевали через плечо и говорили: «вот уж где ворьё и погань, с утра до ночи так и норовят чего ухватить». Но нищие в Москве в ночь на своих «просильных местах» не оставались. Чуть свечереет – из тёмных переулков гнилыми тенями выползали божедомы^>34. То мужики видом страхолюдные и духом смрадные. Днём отсыпались они в землянках да курных избах, что за рекой возле большой скудельни^>35, а к ночи, словно язвы, проявлялись возле городских ворот. Шли они, молча, и сторожа караульные у рогаток, издали признав их старшин, только в стороны расступались, да крестом себя осеняли, глаза отводили, чтобы не смотреть на жуткие мордасы, кои грязным волосом заросли, да дымом пропахли. На животе у каждого божедома, поверх засаленной одёжи, передник из дерюги или шкуры собачей. В руке – по суковатой крепкой палке, у иных с железным наконечником загнутым крюком.

По давнему уговору, со сторожами острожными, всех, кто из сидельцев безродных преставился, божедомы забирали. Как ночь за середину – трое, а то и пятеро тянут верёвкой по снегу плот из горбатых досок кое-как сколоченный. Прямёхонько к острогу. Обратно идут тяжело – полный плот мертвяков, коих острог уморил. Всех за реку тащат. Там у костров снимут со всех тел, что за ночь собрали: одежонку, кресты нательные, да ещё что найдётся. Добычу между собой поделят, а мертвяков всех в одну яму зароют, и рядом тут же новую копают – на завтра.

И в эту ночь, всё было так же. Стукнули страхолюды божедомные в острожные ворота, затащили свой плот на двор – ждут, когда мертвяков выносить начнут, но их всё нет и нет. Так и стоят на морозе зубами лязгают. Кашлянул старшина, к караульным шагнул:

– Мы с благословением божьим, пришли забрать прах к праху, коли есть упокойники – не томите, а ежели нонче небеса никого не призвали, дык мы завтрева придём – ночь уже на исходе, восвояси пора нам.

Сторожа друг на друга глянули, у огня место божедомам указали. Один внутрь острога шмыгнул, а второй в сторону отошёл, с опаской, рогатину взял поухватистее, да нож в сапоге нащупал.

Быстро вернулся сторож из острога: «ждите», – бросил на ходу божедомам и к товарищу своему отошёл, о чём-то вполголоса с ним заговорил.

– Нет, не по уговору это. До утра ждать не могем! – взревели ожидающие.

Из караулки выбежала вся острожная стража. И божедомы ринулись к воротам, крюками своими затрясли, сами ворота распахнули, а с улицы их встретил отряд Ласкарёва. Дружинники застыли, нацелив копья на страхолюдов. Те пали на колени и палки свои побросали.

Дмитрий толкнул коня в бок сапогом и выехал вперёд.

– Ми-и-и-р вам, божьи люди! – выкрикнул он, перекрывая все голоса во дворе острога. Все затихли и уставились на Ласкарёва.