– И тогда она, бежала? – хитро сверкнув глазами, спросил Ласкарёв.

– Да…, при помощи бритвы…, – Гусев замолчал и перекрестился. – После такого, сам понимаешь, Семён Соколинский еле пережил позор, и возненавидел и Ивана Курицына, и Василия Бобровского, а четверо его сыновей поклялись на могиле сестры снести головы обоим неудавшимся женихам, так как именно в них видели зло, кое сгубило княжну Анну.

– Мда, – сухо произнес грек и задумчиво провёл рукой по своей белёсой бороде.

– Вот видишь, я же говорил тебе, что это дело, нынешнего не касаемо, – с печалью в голосе подытожил Владимир Елизарович.

– Так-то оно так, но как знать…. Об этом надо ещё поразмыслить, авось что-нибудь, да выплывет, хотя дело и старое. Однако-сь, уже в нынешнюю пору Курицын ведь зачем-то посылал Бориса к старому князю? Али прошлые обиды позабылись?

– То есмь загадка и для меня.

– А к чему ты обронил, что, мол, к священнику и надо? – зацепился за мысль Ласкарёв.

– Так, ведь Василий Бобровский после того случая как раз в монахи и подался, и как я слышал, стал священником, где-то в Новагороде.

– Что-ж…, надоть его поискать, может и приоткроется сия тайна, а я чую, что коли поймём мы, что есть нынче между старым Соколинским и Курицыным Иваном, так и доберёмся до самого дна колодца, из которого и проистекает зло, – уверенно сказал Фёдор.

– Погоди, боярин, но, ежели ты прознал, что Курицыны враги нашему государю, отчего ж не молвишь ему об этом? – обескураженно спросил Гусев.

– Я измену сердцем чую, а видаков их делам у меня нет.... Пока нет, – Ласкарёв сжал перед собой жилистый кулак.

– Ну, тогда и суда нет, – пожал плечами дьяк.

– Пока нет…, – повторил грек.

– А скажи-ка боярин…, – снова остановил собравшегося уходить Ласкарёва Гусев, – всё-таки, почему государь отставил меня и Беклемишева от сего дела?

Грек в ответ как-то невесело хмыкнул и вместо обычного прищура посмотрел дьяку в глаза спокойно и открыто.

– Он не токмо тебя от дела отставил, он это дело приказал забвению придать, насовсем.

– Но ты, же всё одно спрос ведёшь…, – удивился Владимир Елизарович.

– Я? Спрос? Нет, что ты…, – рассмеялся грек, – это у нас так…, шутейная беседа.

– Ну-ну, горазды вы, греки, в шутках, особливо в тех, которые вокруг да около тайных дел.

– Такова наша служба, – хитро подмигнул Ласкарёв и, коротко поклонившись, скорым шагом вышел.

– Или натура…, – пробурчал ему в след Гусев.

Государев думный дьяк Фёдор Васильевич Курицын был человеком прозорливым и вдумчивым, наверно потому и ведал всеми посольскими делами при государе Иоанне III Васильевиче. И хотя, по долгу службы, он ежедневно распутывал нескончаемый клубок государственных дел, суеты сей муж не любил. С тех пор как три года назад при посредничестве крымского хана и венгерского короля, он благополучно удрал из турецкого плена, в жизни его многое изменилось. Вне стен государевых палат он стал менее словоохотлив и почти перестал бывать на многочисленных боярских пирах, ближних друзей почитай всех растерял, и его редко можно было увидеть с кем-либо, кроме своего брата Ивана, прозванного в народе «Волк». Меж бояр ходили слухи, что он в быту превратился почти в монаха, вкушал пищу всё больше скоромную, мёда и вина вовсе не пил и с женой почти не встречался, при этом никакой женской ласки на стороне не искал. Время своё проводил или на службе при государе или за книгами. Но совсем иначе выглядел Фёдор Курицын в делах шпионских. Сей дьяк, широко раскинул сети заговоров и провокаций, а нити его связей уходили далеко на запад. Фёдор Васильевич не был мягок: всё планировал заранее, о победах своих не распространялся, а провалы переносил спокойно, без падения духом.