– Да, что ты, какая уж тут хитрость, – с лёгкой усмешкой ответил Ласкарёв, – просто хотел спросить о делах твоей юности, да о сотоварищах, с кем службу ратную ты нес.
– О ком вопрошаешь? – дьяк прищурил глаза.
– Да вот, хотя бы о твоём былом товарище, об Иване Курицыне, ведь по молодости вместе же на рубежах да заставах не един год провели, али не так?
– Вон чего тебя беспокоит…, – недобро протянул Гусев. – Что ж, была у нас дружба, пока он молод был, да ноне её уж нет, хоть и в одном приказе мы с Иваном, но как ты сам ведаешь, начальным головой у нас его брат, что в ближних людях к государю. Да и сам Иван теперь важным стал, к себе не зовёт, и в гости не заезжает, разошлись наши дорожки врозь.
– То всем давно известно, – продолжил улыбаться боярин Фёдор, – но я хочу спросить о другом: как считаешь, зачем Иван послал Бориса Лукомского в Литву к князю Соколинскому, и почему тот поехал? Ведь гонец-то больно непростой, – глаза Ласкарёва смотрели прямо на дьяка, как будто хотели пригвоздить его к месту, где он сидел.
– А откель ведомо, что это Иван послал Лукомского? – удивился Владимир Елизарович.
– Ну, ты же не думаешь, что мы даром тратим время на государевой службе, – уклончиво сказал Ласкарёв, – так всё же…, как мыслишь, почему именно Борис стал посланцем и зачем он туда поехал?
– Кабы я доподлинно всё знал, нешто утаил бы? – вопросом на вопрос ответил Гусев.
– А я вот и хочу это у тебя спросить, ведь может так статься, что ты чего-то не договариваешь. Нет, я, конечно, не верю, что ты в сговоре с Курицыными, но сердцем чую, что между Иваном и Соколинским что-то есть. А ты, если не знаешь об этом, то можешь догадываться, в чём сейчас дело!
– Побойся бога боярин! – вспылил, обычно сдержанный дьяк, – всё, что было мне ведомо об этих людях, осталось далеко позади, юнцами мы тогда были, и ничего с той поры не осталось, окромя воспоминаний.
– Кабы я боялся бога – тут бы с тобой не сидел, а обратился бы к другому человеку, скорее всего священнику, – всё с той же усмешкой продолжил Фёдор. – И ещё раз тебе повторю, что никто тебе не пеняет, но как человек, не верящий в совпадения, прошу – обмысли мои слова, может чего и надумаешь.
Ласкарёв качнулся всем телом назад, намереваясь встать из-за стола, но Гусев, не поднимая опущенной головы, хлопнул ладонью, чем вызвал едва заметно замешательство на лице боярина и остановил его порыв.
– Вот ты сказал про священника, а ведь получается, что к нему и надо….
– Не понимаю тебя Владимир Елизарович, – слегка растягивая слова, проговорил Фёдор.
– Что ж… была одна история. Сейчас она уже подзабылась, но я как услышал от Бориса-покойника про старого князя Соколинского, так сразу её и вспомнил. Правда, сразу упрежу, что всё, что я помню совсем не касаемо отношений между Москвою и Литвой и не думаю, что этот вообще как-то связано с нынешним делом, так как Соколинский и Иван Курицын совсем не други, а скорее наоборот.
– Ну-у, – протянул Ласкарёв, – ты уж Владимир Елизарович поведай, а опосля, вместе обмозгуем, может, сообща и поймём чего, ведь две головы одной лучше?
Гусев согласно кивнул, и начал свой рассказ:
– Было всё это на последнем году нашей порубежной службы, Иван тогда совсем мальчишкой был – борода ещё не отросла, состоял он по просьбе его отца при мне, к ратному делу обвыкал. У князя Семёна Соколинского была дочь-красавица, звали княжну Анной. И вот посватался к ней юный Иван Курицын, всё честь по чести. Соколинские, несмотря на то, что женишок был молодше невесты, оказались не прочь породниться с Курицыными, ибо те уже тогда были не чужды великокняжескому московскому столу. Но вот только сама Анна любила другого – в младенчестве ей наречённого княжича Василия Бобровского. Он из родовитого, но обнищавшего древнего литовского гнезда, но собой был хорош и наукам разным обучен у латинян в граде Праге. В ту пору, он как раз возвернулся под отчую крышу, так как при дворах иноземных, не имея протекции и денег, имени себе не сделал. Княжна была послушна отеческой воле, но девичье сердце указывало ей другой путь. Так и металась она почти год, но не выбрала, ни одного из них.