Археологи в том памятном сезоне встали лагерем в излучине большой реки, одного из двух главных притоков Тамы. Места замечательные не только простором и заливными лугами. В прошлом веке здешним крестьянам четырежды являлась Богородица. Факты явлений даже были запротоколированы епархиальными чиновниками. Мифологизированная местность была огорожена по условному периметру пятью церквами, ставили их на высоких берегах-слудках – нарочно так, чтобы звон одной слышали в двух соседних, и в солнечную погоду просматривались играющие золотом купола. В центре – так уж вышло, центр пришелся на низину – стоял семиглавый храм. В нем при советской власти разместили хлебозавод. Церкви, благодаря их стратегическому положению, использовались в Гражданскую артиллеристами. С обеих сторон, с красной и белой, палили по колокольням и с колоколен. Потом колхозники посшибали кресты и колокола. Более или менее сохранилась только одна церковь – в деревне Кашкино. Большой храм-хлебозавод попал в зону затопления при строительстве ГЭС уже в шестидесятые. Ну и ради чего Богоматерь являлась, если не уберегла ни людей, ни страну, ни веру?

С высокого берега, подмытого рекой, был бы виден тот семиглавый храм, в малую воду обнажается фундамент. Но это разглядишь, если знать. А кто ж знал-то, кроме Николая Николаевича, председателя здешнего сельсовета? Его не спрашивали, он и не рассказывал. Зачем болтать лишнее, если не спрашивают?

– Может, что интересное в наших местах откопаете, – говорил он Виктору Михайловичу не то с иронией, не то с надеждой. – Может, было в наших местах прежде что-то хорошее. Теперь-то одно – лагеря да зоны.

Председатель сельсовета нарядился для встречи с учеными: рубаха белая, пиджак черный, брюки со стрелками, вместо привычных сапог ботинки на шнурках, чищенные, и в довершение образа – шляпа в сеточку. Колхозника выдавали в нем жесткий загар и особенная осанка жилистого тела, привычного к длительной физической работе.

В тоне собеседника Александров расслышал обиженность, но причины ее не понимал.

– Мы наслышаны про зоны и лагеря, наслышаны, – поддерживал разговор Александров. – Вон там. За рекой. Оно?

– Оно самое. Градообразующее предприятие. Процветающее. Расширяются они. Сына моего зазывали работать туда. Не пошел.

– Что так?

– А так. Отсоветовал я.

– Что так?

– А так. Не надо нам. – Николай Николаевич поджал губу. – Такой службы не надо.

«Ну вот, обиделся, – заметил Александров. – А что я сказал неуместного? Поддержал разговор, никакой бестактности вроде бы не допустил. Или допустил?».

Градообразующее торчало на ландшафте инородным квадратом беленого забора с вышками. Выглядело безлюдным. Впрочем, далеко тот берег, не рассмотреть, кто там есть из людей. Да и рассматривать не особо охота. Все мысли занимало обустройство лагеря археологической практики.

Река растекалась в пойме рукавами, блестела под жарким небом старицами. Ближе к сумеркам берега затрещали цикадами, а в заводях в речной траве с полудня кричали молодые лягушки.

– Если бы не молевой сплав, была бы тут и рыба. Нет рыбы, потравили всю лесом. Гниет лес на дне, воду травит, – сетовал Николай Николаевич, снова сбиваясь на обиду.

– Ну, нет так нет. О молоке мы с колхозом договорились. Хлеб у вас пекут через день. Нас это устраивает. Жаль, с мясом и овощами не получается.

– Нет мяса. Овощей тоже нет. Моя жена выращивает огурцы-помидоры в теплице, но сами понимаете, только для семьи хватает. А в основном народ картошкой ограничивается. Не знают колхозники этих изысков, клубника-виктория и прочее. Огурцы в магазин завезут, так очереди выстраиваются, до ругани дело доходит, до мордобоя. Вы уж сами с овощами как-то решайте.